ЭПИЛОГ
Закончив учёбу, отец получил назначение в Инстербург (нынешний Черняховск). Перевёз туда семью. Моя старшая сестра вспоминала:
«Почти весь город лежал в руинах, а на разборе завалов работали пленные немцы. Мы жили в военном городке, состоящем из нескольких десятков великолепных коттеджей, утопающих в садах. Для нас, детей, это был настоящий рай, да и родители впервые пользовались всеми благами цивилизации. Маме помогала по хозяйству немка-беженка, в прошлом богатая помещица, потерявшая на войне мужа и детей. Она учила нас с мамой немецкому, а также домоводству и этикету – у неё за плечами была Берлинская академия домашнего хозяйства. Потом выяснилось: она была убеждённой фашисткой и очень переживала после Нюрнбергского процесса, осудившего главарей рейха. Пришлось с ней расстаться».
Вскоре отца назначили начальником штаба Латышской стрелковой дивизии и перевели в Ригу. Через год – новый переезд и должность начальника гарнизона в Клайпеде. Внешнее благополучие жизни (шикарный коттедж, персональный автомобиль, ординарец, порученец) не делало отца счастливым. Он чувствовал себя уязвлённым. Пройдя всю войну полковником, так им и остался – редчайший случай. Его бывшие подчинённые давно ходили в генералах. Маршалы Г. К. Жуков и К. К. Рокоссовский когда-то занимали должность лишь на одну ступеньку выше отцовской. Старый приятель Н. Н. Олешев, майор в 1941-ом, после войны стал генерал-лейтенантом, как и молодой земляк отца Д. А. Драгунский. Товарищ-сослуживец И. А. Кузовков носил погоны генерал-полковника, другой, И. Х. Баграмян, маршала.
Вновь и вновь в памяти мелькали эпизоды Гражданской и Советско-польской войны, боёв в Маньчжурии, Великой Отечественной. Проплывали перед глазами лица погибших товарищей, слышались грохот взрывов и леденящий душу свист пуль. Он вспоминал, сколько раз, преодолевая страх, смотрел в глаза смерти. «Почему не оценены по заслугам мужество, стойкость, готовность к самопожертвованию?!» – обида не давала ему покоя. Отец пытался утешать себя мыслью, что воевал не ради чинов – защищал от врага Отечество, свой народ. На этой почве ещё больше стал размышлять о русской истории, ударился в фольклор. Помню, как он сводил с ума всех домашних, часами прокручивая пластинки с русскими народными песнями в исполнении хора имени Пятницкого. Домочадцы с тоской вспоминали прежние времена, когда из радиолы доносились милые песенки Александра Вертинского.
Вся эта рефлексия закончилась самым неожиданным образом: отец вступил в партию. Вскоре замаячили высокие карьерные вершины, поползли слухи о генеральской должности, но всё изменилось в один день. В разговоре с сослуживцем он критически отозвался о неготовности страны к войне в 1941-ом, о больших потерях на фронтах, о просчётах в планировании некоторых операций. Сослуживец донёс. Уже в годы хрущёвской оттепели отцу показали донос – семнадцать страниц, прилежно исписанных аккуратным, каллиграфическим почерком. Но тогда на дворе стоял отнюдь не вегетарианский 1948-й. По тем меркам финал оказался не слишком страшным – возможно, зачлись боевые заслуги. Отца исключили из партии, сняли с должности и перевели служить в Ригу старшим офицером отдела боевой подготовки штаба Прибалтийского военного округа. Помимо обиды и горечи от несправедливости, помимо понимания, что это конец военной карьеры, его терзало и другое: прослужив с 1918 года на командных должностях, рутинную штабную работу мирного времени он воспринимал как что-то вроде ремесла бухгалтера-счетовода. «Только нарукавников не хватает!» – остервенело рявкнул он, отправляясь на новую службу. Но эти терзания длилась не слишком долго – в 1953-м отца демобилизовали.
Новый удар судьбы его обескуражил. Военная служба была для отца смыслом существования. Гражданской жизни он не знал и совершенно не представлял, как найти в ней своё место. Мучительно искал какое-нибудь дело, способное заглушить ностальгию по армии. Сменив несколько работ, тренировал сборную Латвии по стрельбе. Потом устроился учителем военной подготовки в школу. Известный многим рижанам Б. Л. Резвый, в ту пору старшеклассник, вспоминал: «Нам, мальчишкам, была не по душе строгость и требовательность Ильи Михайловича. У него за спиной мы ехидничали на тему солдафонства. Но однажды он нас поразил, заставил смотреть на себя другими глазами. Придирчиво оглядывая строй, военрук негодовал: «На кого вы похожи! – сутулые, животы висят, мускулы как у девчонок… И это – юноши, будущие защитники страны!» Потом сорвал с себя китель, подошёл к турнику и продемонстрировал безупречный подъём переворотом. – «Кто может повторить?» Мы стыдливо опустили глаза. Илье Михайловичу было тогда уже за пятьдесят».
До последних своих дней он носил военную форму и прохожие, бывало, оборачивались, удивлённые безупречной выправкой старика.
***
До середины 60-х годов День Победы отмечался в СССР довольно скромно, а 9 Мая был рабочим днём. Перемены начались после юбилейных торжеств в честь 20-летия Победы. 3 декабря 1966 года, в ознаменование 25-летия разгрома немецких войск под Москвой, прах неизвестного солдата из братской могилы на 41-м километре Ленинградского шоссе был перенесён и торжественно захоронен в Александровском саду вблизи Кремля. Вскоре на этом месте открыли мемориальный архитектурный ансамбль Могила Неизвестного Солдата. По всей стране ширилось ветеранское и военно-патриотическое движение, лозунг «Никто не забыт, ничто не забыто» обрёл жизненный смысл и породнился с реальной действительностью.
Отец одним из первых уловил перемены, включился в новое общественное движение. Сначала создавал Советы ветеранов частей и соединений, в которых воевал. Потом увлёкся военно-патриотической работой с молодежью. Все силы, весь свой нерастраченный темперамент он отдавал новой своей страсти, и ею наконец успокоилось его сердце. Отец вёл невероятную по масштабам переписку, разыскивал оставшихся в живых однополчан, собирал сведения о погибших. После войны прошло уже 40 лет, а он продолжал засыпать письмами официальные инстанции, хлопоча о фронтовиках, своих бывших подчинённых. Для кого-то выбивал квартиры, кого-то, несправедливо забытого, требовал наградить. Без устали напоминал о подвигах и геройстве сослуживцев, вечно что-то просил для них. О себе же не говорил никогда. Почти 30 лет в Риге мы прожили в ветхом деревянном доме в коммунальной квартире без удобств.
Особой страстью отца стало военно-патриотическое воспитание подростков. В бывшей 17-й рижской средней школе он создал один из лучших в СССР музей боевой славы, не пожалев для него своего огромного личного архива. За несколько лет число экспонатов подскочило до двух тысяч. В центральных газетах появились хвалебные статьи, о музее узнали по всей стране.
Отцу удавалось заинтересовать школьников, да так, что те с горящими глазами работали в музее всё свободное от уроков время. Вместе с отцом они вели переписку с ветеранами, собирали документы и восстанавливали историю боёв, бывали на встречах однополчан и даже ездили с ними по местам сражений. Помню восторженную статью в «Советской молодёжи» под заголовком «Наш полковник». Написал её десятиклассник Андрей Никитин и каждая строчка переполнялась уважением и любовью. Секрет таких педагогических триумфов остался для меня неразгаданным – со своими детьми отношения у отца были непростыми.
Этой работой отец занимался почти до конца жизни. Он умер в 1990-м . Хоронили с воинскими почестями: с ружейным залпом над могилой и с торжественным маршем взвода почётного караула. На красном бархате покоились правительственные награды: орден Ленина, три ордена Красного Знамени, ордена Красной Звезды, Александра Невского, Кутузова, больше десяти медалей.
Каждый год 9 Мая я прихожу на могилу к родителям, а оттуда – к памятнику Освободителям Риги. У монумента собираются десятки тысяч человек, и за каждым – судьба кого-то из родственников, сражавшихся на фронтах Великой Отечественной. И я ощущаю незримую связь с этими незнакомыми мне людьми. Я думаю о том, что всех нас объединяет общая историческая память. А ещё о том, что мы должны быть достойны её.