СУДЬБА-РАЗЛУЧНИЦА
Вначале мы учим своих детей.
Затем мы сами учимся у них.
Ян Райнис
До войны мало кто из повитян оставлял родную деревню. Крепко держались крестьяне за политую потом предков землю, за пущи-гущи, реки-петлянки, голубые озера и даже болота. Еще пять столетий назад великий
просветитель, первопечатник Франциск Скорина в предисловии к «Юдифи» вывел возвышенную формулу патриотизма: «Понеже от прирождения звери, ходящие в пустыне, знают ямы своя; птицы, летающие по воздуху, ведают гнезда своя; рыбы, плавающие по морю и реках, чують виры своя; пчелы и тым подобная боронят ульев своих, — тако ж и люди, где родились и ускормлены суть по бозе, к тому месту великую ласку имають».
Сотни пословиц сложил белорусский народ о родной стороне. Как не вспомнить некоторые из них: «Благая птушка, якая гнязда свайго не пільнуецца. Далёкая старонка без ветру сушыць. З’ехаў на чужыну — як зваліўся ў дамавіну. Няма смачнейшай вадзіцы, як з роднай крыніцы. У сваім краі, як у раі…»
Как-то незаметно, исподволь стали покидать родные места Кузичи. Оставила родное котлище Мария — старшая из дочерей Григория. Видно, все в Повити напоминало ей о трагически погибшем женихе. Очень уж медленно заживала душевная рана. Но время залечило ее. Она переехала в Дивин, бывший райцентр, вышла замуж. Там и осталась. Окончил военное училище сын Евгений. Отслужил. Вышел в отставку и живет в Виннице. Дочь Валентина по профессии врач. Окончив мединститут, вернулась в Дивин к матери. Много лет лечила земляков, теперь, как и брат, на заслуженном отдыхе.
— Благодаря дочери так долго живу, — говорит Мария Григорьевна, — она любую хворь излечит. К ней и теперь за помощью обращаются соседи и знакомые. Никому моя Валечка не откажет.
Александре восемьдесят семь лет. Живет с мужем в Кобрине. Они подняли на ноги двух дочерей и двух сыновей. Живут и здравствуют Николай, Валя, Татьяна, младший, Вячеслав, погиб в автокатастрофе.
— Четверо их ехало в машине, попали в Польше в автокатастрофу, — вспоминает со слезами на глазах Александра Григорьевна. Все, кроме Славика, остались живы. Развела нас с сыном судьба-разлучница, а он был молодой, красивый, жить бы да жить…
После войны жилось повитьевцам, как и всем крестьянам, как никогда худо. Словно рыба об лёд, бились родители, чтобы на столе был хлеб и хоть ломтик сала к нему. Дети, как могли, помогали старшим.
Кирилл лишь на шесть лет старше Володи. Ему и в большой деревне было тесно. Хотелось поездить по белу свету, завести новых друзей. И сразу после окончания семилетки он настроился ехать в Харьков.
— Ты там учился, — сказал Кирилл отцу, — а я там буду работать. И пройдусь по коридорам твоего училища.
— Чего ты там не видел, — увещевал сына отец. – То училище немцы разбомбили, а если и уцелело, то, небось, обветшало и его снесли.
— Ладно, я пошутил, — улыбнулся Кирилл и показал отцу объявление в газете. На Харьковский велозавод приглашались рабочие. Прямо на заводе готовили токарей, слесарей. Вот и взбрело в голову деревенскому парню стать токарем.
— Может, сынок, это твоя судьба. Езжай! — благословил отец. — Дам немного денег. Мать поможет собраться. Будем ждать писем. Не ленись — пиши чаще.
На токаря Кирилл выучился, но через пару лет решил, что это не его профессия. И с тысячами добровольцев уехал в Казахстан поднимать целинные земли.
— Тракторист, водитель? — спросил директор совхоза.
— Ни то и ни другое.
— Жаль. Но может на стройку пойдешь? Немного подучишься…
«А почему бы не пойти?» — подумал Кирилл и согласился. Уже через год он стал мастером, а там выбился в прорабы. Женился. Появились на свет Светлана, Андрей, Ирина.
Со временем потянуло ближе к дому. Однако до Беларуси не доехал. Застрял в Херсонской области. А вот одна из дочерей окончила медучилище и напросилась в Кобринский район. Вышла замуж за фермера. Выращивают овец, свиней.
А Володя уже в семь лет со старшими ребятами гонял в ночное коней, пас коров. До сих пор помнит ночной костер. Спутанные кони прыгают вдоль канала, фыркают и жадно скубут сочную траву. На небе ярко горят неземным светом тысячи звёзд. Отойдешь на несколько шагов от костра, и они тебе подмигивают, будто хотят что-то сказать, о чем-то предупредить. Мальчик размышлял, почему есть на небе две Медведицы — Большая и Малая, и ни одного медведя. Им, бедным, небось, скучно. Поделился своими мыслями с отцом, а тот рассмеялся: «Ну и хвантазия у тебя. Не получается, как в Ноевом ковчеге, где каждой твари по паре. Но на небе, сынок, есть и другие созвездия: Льва, Лебедя и даже Журавля и все они одиноки. Там не так, как у нас».
О звёздах особенно много говорили ночлежники. Они любовались Млечным Путём, усеянном звездами, словно крупинками золота, рассуждали, почему звезды светят, а не греют. Вон Солнце тоже звезда, а как много тепла от него исходит. Погаснет — и погибнет все живое на земле.
Володя впервые узнал от старших ребят, что есть такая наука — астрономия. Она всё знает о звездах. Ученые высчитали расстояния до Луны, Солнца. От земли до той же Луны меньше четырехсот тысяч километров, а до Солнца
аж сто пятьдесят миллионов. Так и не понял мальчик, далеко это или близко, он умел считать лишь до ста.
— И за сколько дней можно дойти до Луны? — спросил Володя у соседа-старшеклассника.
Тот подмигнул ребятам и вполне серьезно ответил:
-Дня затри!..
— Попрошу мать, чтобы насушила сухарей, возьму с собой Тузика и пойдем на Луну.
Ребята притихли. Розыгрыш у них был в чести. Не грех посмеяться над малым.
— А в какую сторону вы пойдете? — спросил шутник.
Растерялся Володя. Взглянул налево — Луна, взглянул направо — Луна, повернулся кругом — Луна.
— Куда Тузик побежит — туда и я за ним.
Грохнул звонкий мальчишеский смех. Ребята с хохотом катались по траве, это же надо, куда Тузик, туда и он.
Это была еще безобидная шутка ночлежников. Кто-то из ребят, чаще всего младший, улегшись на кожух, засыпал возле костра. И тогда проныри-самоучки разжигали костер на другой стороне канала, а старый тушили. Холодновато становилось без тепла. Уснувший ворочался, протирал глаза, и замечал костёр вдалеке. Чтобы согреться, надо идти к огню, решал он, и полусонный направлялся к горящему костру. И с разгону падал в воду под громкий смех товарищей.
Часто к ребятам в ночное приходил столетний дед Евсей. Скучно сидеть одному дома, даже поговорить не с кем. Его непременно окружали ребята и просили рассказать сказку или занимательную историю. А у него этих историй и сказок был мех под завязку.
Обычно дед Евсей поначалу отнекивался, мялся, и лишь когда его угощали поджаренной на углях шкваркой да сваренной в золе бульбой, менял гнев на милость.
— Э-э, слушайте, соколики, запоминайте и на ус мотайте, — начинал дед. — Будете своим детям и внукам эту сказку баять. — Давным-давно, кажется, при царе Горохе, жил в нашей Повити хлопец. Звали его Романом. Рослый, плечистый, а глаза синее, синих васильков. И были у него золотые руки. Столяр, каких сегодня днем с огнем не сыщешь. От заказов отбоя не было. Все избы деревенские смотрели на улицу его окнами, а привитые им яблони и груши уже через два года плодоносили. Богато жил мастер. Были у него и кони, и коровы, и волы. По двору ходили-бродили индюки, утки, гуси, грелись в песке куры-несушки. Надменно смотрел на них заморский длиннохвостый павлин — гордость хозяина.
Дед замолчал, переводя дыхание. Ему тут же кто-то из шутников поднес скрученную из газеты папиросу, и старик, повеселев, — уважают, значит, — затянулся сладким дымком. Он курил и радостно поглядывал на ребят: вон какая у нас славная молодежь растет. А хлопцы едва сдерживали смех. Где-то через минуту, начиненная спичечными головками, папироса вспыхнула желто-синим
пламенем. С перепугу дед упал с пня, а за ним, держась за животы, покатилась вся «славная молодежь».
Старик вначале обиделся и хотел уйти, но озорники убедили его, что это черти пошутковали над ним. И наивный Евсей, поверив в нечистиков, перекрестился и продолжил свой рассказ.
— В погребах Романа в дубовых бочках хранились моченые яблоки, огурцы, капуста, грибы. Хватало сала, мяса. Было у него всё, чего душа пожелает.
Бедные ночлежники, глотая слюнки, вкусно причмокивали языками.
— Но вот беда, Роман влюбился в дочь чернокнижника. И ей тоже понравился красавец-парень. Но не в нос это было горбатому колдуну. Он собирался выдать свою дочь за свинорылого пана, такого же упыря, как и сам. Выследил как-то чернокнижник молодых и грозно заревел: «Первое предупреждение тебе, щенок! Другой раз увижу с дочерью — пеняй на себя!»
Вернулся Роман домой. Открыл калитку и, задрожав, замер. Во дворе валялись со скрученными головами все его птицы. Бедный павлин, скрестив лапы, истекал кровью. Здесь даже отъявленный безбожник перекрестился бы.
Роман заплакал. Он догадался, чьих рук это дело, но не мог преодолеть себя и вновь пошел на свидание с паненкой. Снова нарвался на ее отца, и тот наслал засуху на посевы Романа. У соседей колосится рожь, цветет бульба, а у нашего молодца все посохло. Другой бы отрекся от девицы, приносящей беду, но наш повитьевец был упрямый.
«Один раз Марку женят», — успокоил он сам себе, и только на небе появились первые звезды, отправился на свидание…
— Дальше, деду, не надо рассказывать, — сказал старший из ночлежников, который, видимо, не раз слышал эту сказку.
— Это почему же? — удивился старик.
— Потому что и так всё ясно. Чернокнижник превратил Романа в коня.
— Откуда ты знаешь?
— Это мне поведал мой конь. Недавно признался, что родственник того коня-человека.
Дружный смех. Обескураженный дед-долгожитель долго не мог успокоиться. Затаил бы обиду на ребят: сморкачи, подначивают старого человека… Но те угостили его папиросой без подвоха, отжалели теплой бульбы с кислым огурцом, и дед успокоился.
Через четыре года после войны образовался колхоз. Всех крестьянских коней согнали в колхозную конюшню. Ребята больше не гоняли их в ночное. Скучали, конечно, по своим Сивкам-Буркам, приносили им то яблоки, то уворованные корки хлеба, то просто траву.
— Прошлое долго не отпускало, снились детские забавы, смешные розыгрыши, — вспоминает Владимир Григорьевич, — но постепенно все стало исчезать. Все реже и реже, но всегда с грустью, вспоминались друзья детства, дедовы сказки, беседы о звездах. Новая жизнь — новые впечатления.
Учился Володя хорошо. Мог бы и лучше, но после второго класса едва ли ни все радости жизни заменила книга. Она притягивала его к себе, как магнит железо. Читал днем, ночью при газничке, в поле, когда пас коров. Читал всё, что попадало под руку: «Дрыгву» Якуба Коласа, восхищаясь смелостью сметливого деда Таланта; «Палескіх рабінзонаў» Янки Мавра, мечтая, как Виктор с Мироном, отправиться со своими друзьями в путешествие по родному краю, попасть на остров и вступить в смертельную схватку с контрабандистами; читал Майн Рида, Фенимора Купера и воевал с бледнолицыми на стороне индейцев; прочел даже «Дон Кихота» Сервантеса.
Кого из нас на заре туманной юности не влекло бессистемное чтение?
И автор этих строк отдал ему немало времени. В тридцатиградусный мороз, минуя снежные сугробы, по бездорожью брел в райцентр, чтобы обменять старые книги на новые. Можно было по пути затеряться в снежной замети. Что может заменить книгу? Интернет? Телевизор? Кино? Мне кажется, никогда. Лучше книги — только книга!
Дома у Владимира Кузича неплохая библиотека. Почти все книги читанные-перечитанные. Они и сегодня возвращают его в детство, приносят радость, пробуждают воспоминания.
Даже при немцах в Повити не закрывалась школа, но партизаны ее сожгли. После войны в деревне работало две школы — средняя и начальная. Со всех окрестных деревень и даже из Драгичинского района стекались в Повить сотни учеников. Они жили по квартирам. Местные ребята шефствовали над приезжими. Не дай Бог кому-нибудь их обидеть.
Из школьных предметов Володя Кузич отдавал предпочтение биологии, белорусской и русской литературе, физике и химии. Алгебра и геометрия требуют усидчивости, им надо было отдавать много времени, которого из-за книг у Кузича-младшего резко не хватало. Природа способностями не обделила: мог решить самую трудную задачу, и в то же время споткнуться на простой. А вот
его друзья детства Иваны, Астраух и Тетерук, учились по всем предметам ровно. Их хвалили на родительских собраниях. Они также покинули дом родной. Один впоследствии стал нефтяником, второй экономистом.
Патриархальный образ жизни давал трещину. Дети, кто с сожалением, а кто и без сожаления, покидали родительский дом. Звали в дорогу газеты, появившиеся
на столбах радиотарелки, а то и романтика, жажда приключений, как в случае с Кириллом, а позже и с Володей Кузичами.