ПОБЕГ
И дым отечества нам сладок и приятен.
Александр Грибоедов
Харьков не так впечатлил Кузичей, как Киев. Меньше церквей со златоглавыми куполами, пониже дома, и жители города одеты поскромнее. Лишь перед Екатерининским дворцом застыли с немым восхищением наши полешуки.
— Вот бы это чудо перенести в нашу Повить! — первым очнулся Иван.
— А это идея, — отозвался Андрей Матвеевич. — Купим дворец за твои золотовки, наймем строителей, чтобы разобрали его и отвезли к нам.
А директором тебя назначим.
В Харькове они чувствовали себя намного спокойнее, чем в Киеве. Уже и жуликов не опасались. Иван под смех Андрея Матвеевича вымыл в луже грязные сапоги.
— Пэтлы у тебя на голове, как у нашего Янкеля, а щеки щетиньем заросли как у подсвинка! – подкузьмил свояка Иван, хоть и сам выглядел не лучше. — Глянь-ка, Андрюша, в чистую лужу. Ахнешь! На порог гимназии не пустят, а если и пустят, то сын не узнает батьку.
— Да-а, — согласился Андрей Матвеевич. — Надо было бы в паликмахерскую зайти: постричься, побриться. Но, видимо, не с моим счастьем…
— Это почему же?
— Я бессребреник, а ты миллионщик. Небось, пожалеешь еще одну золотовку разменять.
— Чего жалеть? Я еще выиграю…
— Твой барин, наверно, теперь за сто вёрст объезжает Повить, а другого такого днём с огнем не сыщешь. Хотя всякое бывает, лет через десять, может, объявится.
В цирюльне старый еврей и очередную золотовку разменял, и постриг-побрил друзей. И что особенно понравилось обоим: назвал их панами-товарищами и побрызгал на них из пшикалки одеколоном.
Паны-товарищи без проблем разыскали гимназию — старенькое кирпичное здание. Бдительность к тому времени у них притупилась — не стали выжидать, пока покажется кто-нибудь из повитьевских ребят, а тут же шагнули за порог. Спросили у дежурного с повязкой, где находится кабинет начальства.
— На третьем этаже, слева, — услышали в ответ.
По дороге им попадались мужчины в полувоенных, стираных-перестиранных френчах и дамы в юбках шинельного цвета.
— А где же паны с под панками? — шепотом спросил Иван у друга.
— Не догадливый ты, брат, хоть и богатенький. Одни в леворуцию сошли с земли, другие со страха наложили на себя руки, а третьи задали стрекача в Польшу, а то и в Америку.
Директор ни то гимназии, ни то школы был одет приличнее, чем его подчиненные шкрабы (школьные работники). Видно, культурный — при очках и часах. Пан — не пан, но на подпанка похож.
— Хотим забрать своих детей домой! — с порога заявил Андрей Матвеевич, на всякий случай поклонившись.
— Кто такие? Откуда родом? — спросил очкарик. Доверчивый Иван уже раскрыл рот, чтобы сказать правду. Откуда ему было знать, что правду расстреляла в семнадцатом году холостыми выстрелами «Аврора».
— Мы хуторяне, из-под Киева, — опередил свояка Андрей Матвеевич.
— Предъявите документы.
«Вот и попались!» — мелькнула мысль у одного и другого.
И тут Андрея Матвеевича осенило. Он неожиданно сел на пол и неторопливо начал разуваться. Глядя на него, Иван также очутился на полу.
Директор растерялся. Бросился поднимать их.
— Что такое? Что такое? — затараторил он. — Встаньте, прошу вас!
— Документы в сапогах. Прятали от злых людей. Дайте нож, распорем подкладку.
— Я верю вам, верю, не надо никаких бумаг. Как фамилии ваших детей?
— Кузичи — Григорий и Юзик, извините, Иосиф.
— Я их знаю, — вымучил улыбку «подпанок». Хорошие ребята. Шестиклассники. После окончания урока позовем их.
При бывшей гимназии были две небольшие комнатки с кроватями и столами. Они предназначались для родителей, приехавших в училище издалека. Здесь они могли пообщаться со своими детьми, переночевать…
Через полчаса перед изумленными повитьевцами предстали не дети, а рослые юноши с пробивавшимся под носом пушком. Иосиф и Григорий сразу же узнали своих родителей. Те за шесть лет разлуки нисколько не изменились. А вот сами отцы чувствовали себе неловко. Ох, как вымахали ребята на казённых харчах.
— Да вас женить впору, — заикаясь, пробормотал Иван, обнимая сына.
Григорий заплакал.
— Таточка, тата, я так ждал тебя, так надеялся увидеть. .. Довез таки дед письмо!
— Довез, сынок, довез. Ты лучше объясни мне, почему тебя на попа учат.
— Стипендию архиерей платит. Окончу, школу и в семинарию без экзаменов примут.
— А если не захочешь туда поступать, другую профессию выберешь…
— Не получится. Придется платить за все.
— Заплатим и уедем.
— Я давно бы удрал отсюда, но надо заплатить за учебу, одежду, общежитие, еду… За шесть лет набежит огромнейшая сумма… Даже если бы ты дом наш продал вместе со скотом, не хватило бы денег, чтобы рассчитаться.
Но даже если бы и нашлись деньги, то всё равно не отпустят. Скажут, к полякам улизнуть хочешь. .. Небось, шпион, пилсудчик.
— А Юзик тоже домой рвется?
— Его учат за счет военного министерства. Он мечтает стать красным генералом. И его отец не выманит отсюда ни просьбой, ни грозьбой.
— А другие ребята также тут учатся?
— Да, тут.
— По дому не скучают?
— Кто как… Полный раз драй.
— А у тебя есть документы?
— В директорском сейфе.
— Выкрасть можно?
— Я думал об этом. Никак нельзя. А вот под каким-нибудь предлогом снять копии можно.
— Ну что же, сынок, снимай эти, как их, копи…
— И убежим?
— А разве у нас есть выбор?
— Хорошо, тата, как скажешь.
— Со дня на день в Харькове остальные повитьевцы должны объявиться. Встретить бы их, помочь найти своих…
— Не проблема, тата! У меня есть друг. Он надежный товарищ. Поможет!
Гриша и Юзик отправились на занятия, а их отцы ходили от церкви к церкви, пытаясь разыскать земляков. Не нашли.
— Медленно поспешают! — попытался пошутить Андрей Матвеевич.
Иван шутки не оценил. Кто знает: может, их поймали и они сидят где-нибудь за решеткой…
— Где бы это горло промочить? — спросил он у друга.
— Найдем шинок, были бы деньги.
Порасспросив харьковчан, очутились они в каком-то темном подвальчике, пропахшем водкой и кислым пивом. Уже после второй чарки Иван заплакал.
— Не хочет сын домой ехать… Вишь ли, на ахвицера хочет учиться. Где это видано, чтобы сын мужика стал благородием?
— Не переживай, Ваня! Времена другие. Может быть, твой Иосиф Иванович в красные генералы выбьется. Будет ходить при большущей белой папахе, скрипучих хромовых сапогах в гармошку и красных штанах с лампасами. Ахвицеры честь отдавать ему будут. Не дай Бог бывшее благородие косо посмотрит на твоего генерала — тот тут же врежет ему в рыло. Получай, Таврило!
— Ну ты уж палку перегнул. Прямо так и рыло? — повеселел Иван.
— А как же иначе? — едва сдерживал смех Андрей Матвеевич, удивляясь Ивановой наивности. — Надо марку генеральскую держать. Тут не врезать никак нельзя.
А вот моему Гришутке придется всю жизнь жито сеять на песочках, кормить комарьё на болоте и коровам хвосты крутить вместо того, чтобы петь алилуя. Кто пан, а кто и пропал. Дурак он, не желает, вишь ли, махать кадилом за хорошие деньги.
Представив Гришу в ризе, Иван расхохотался. Тут же полез в карман и передал другу две золотовки, которые успел переложить из сапога в поддёвку с тайным карманом.
— Это тебе от енеральского отца на дорогу. Я позже вернусь. Может, потом и не свидимся с сыном. Зачем енералу нехлямюжный отец?
— Как на что?! Орденом наградит. Будешь героем ходить по деревне.
И кажух на мне, и жупан на мне, как по улице иду — не чапайте мяне!
Иван и тут не почувствовал подколки. Разыгралось воображение у него. Идет, а все на него пялятся, зазывают в дом, а он в ответ лишь небрежно разводит руками. И на следующий день остальные повитьяне не объявились.
«Укатали Сивку горки», — с горечью подумал Андрей Матвеевич.
При помощи секретарши директора, симпатизирующей будущему красному командиру Иосифу, Григорий сделал копии документов и даже две липовые справки с печатью. В одной значилось, что отец его, столяр Андрей Матвеевич Кузич — житель Белой Церкви, а в другой, что он — подданный польских крессов. Если задержат на советской территории, то следовало предъявить первую бумагу, а если на польской, то другую.
Распрощавшись с Иваном и Юзиком, Андрей Матвеевич с сыном отправились на железнодорожный вокзал. Без проблем приобрели билеты до Киева и доехали туда тоже без проблем.
Выйдя из города, двинулись по дороге на запад. Где-то в полночь, на сотой версте от Киева, когда уже едва переставляли ноги, услышали громкие вопли. Хотелось тут же броситься в лес, но один из голосов был женский. Не сговариваясь, отец с сыном осторожно подползли поближе и увидели на дороге покосившуюся набок карету с двумя лошадьми, а рядом женщину, которая, размахивая руками, крыла матом пожилого мужчину. По часто повторявшемуся «пся крев» Кузичи догадались — полька, а старик, скорее всего, ее слуга.
Отец и сын неспешно приблизились к ним.
— День добжы, гжечна пани, — поклонился Григорий.
— День добжы, — поприветствовал полячку Андрей Матвеевич, и тут же спросил, не нужна ли ей помощь.
Пани оказалась не из пугливых. Даже не обратила внимания на «день добжы», хоть перевалило уже за полночь. Разговорились. Наши путники не стали таиться: сказали, что идут в Польшу, а вот по-польскему ниц ни бэндзе, так как сами белорусы, живут в «крессах всходних».
— Как-нибудь найдем общий язык, — улыбнулась пани Григорию. Юноша ей явно понравился. – Русский язык знаете?
— Знаем, ясновельможная пани.
— Я тоже удираю от большевиков в Польшу, но вот на камень этот «пся крэв» наехал, — она ткнула пальцем в слугу, вжавшего голову в плечи и всем своим видом показывавшего, что виноват не он, а ночь. — Без колеса не поедешь. Может, вы сумеете помочь? А то умру с голоду, с утра маковой росинки во рту не было. Кроме водки, у нас ничего с собой нет.
— У нас есть хлеб, сало и даже немного колбасы с солёными огурцами и луком. Не панская еда, конечно. Боюсь, откажетесь. Вам, небось, марципаны да соловьиные язычки подавай…
— Какие марципаны, какие язычки?! Их в Киеве днём с огнем не сыщешь.
Андрей Матвеевич внимательно осмотрел колесо. Поломка показалась хоть и не сложной, но без инструментов не обойтись. На счастье, у кучера нашелся топор и небольшая пила.
— А вы нас подвезете, если покормим вас, чем Бог послал, и колесо отремонтируем? — спросил Андрей Матвеевич.
Пани обрадовалась и тут же пообещала, загадочно взглянув на Григория, что не только подвезет, но и щедро заплатит. Юноша засмущался и быстренько бросился собирать сухие сучья. Слуга подсыпал коням овса, плеснул в будущий костер то ли спирта, то ли крепкой водки, чиркнул зажигалкой, и вспыхнул золотой, трепетный огонь.
В карете нашелся складной стульчик для пани, и она, не поморщившись, глотнув водки из фляги, протянула ее Грише.
— Дужа смачнэго!
Пани, кучер-слуга и Гриша смажили на прутиках сало. Оно верещало, жир падал на желто-белый огонь, и тот, роняя искры, то и дело вспыхивал. В воздухе
носился терпкий, неповторимый дух жареного сала. Андрей Матвеевич, колдовавший возле колеса, глотая слюнки, белой завистью завидовал сыну и пани с ее слугой. Оторваться от работы он не мог. Желательно, пока не рассвело, как можно быстрее тронуться в путь.
Через час карета с новыми пассажирами двигалась по наезженному проселку, всё более приближаясь к «крессам всходним». Андрей Матвеевич, полулежа, доедал остатки сала с хлебом, а подвыпившая пани, бросая кокетливые взгляды на Гришу, вполголоса напевала: «О, Франи, Франи, што бэндзе з нами, нами хлопаками?..»