ИГРА В ПРЯТКИ
Нет уз святее товарищества.
Николай Гоголь
К сожалению, далеко не каждому белорусу известно слово «сябрына». Оно постепенно исчезает из разговорной речи. А ведь и гоголевское товарищество (на котором славянская земля держится) употребляется нынче не часто. Друзья почему-то стали дружбанами, братанами, корешами. Народная пословица гласит: в сябрыне и постную кашу приятно есть.
Да простит меня читатель за это далеко не лирическое отступление. Вскоре он убедится, что оно здесь не случайно.
В путь-дорогу за пропавшими сыновьями отправлялись не просто их отцы, но и друзья. Из шести земляков — трое Кузичей, остальные — их родственники, которые дружили семьями: толокой (сообща, всем миром) строили дома, ловили рыбу, варили на берегу канала уху-юшку и даже в церковь ходили вместе, как и на кладбище, чтобы помянуть усопших. Само собой, приглашали один одного на свадьбы, крестины, проводы в армию. В общем, не один пуд соли съели в сябрыне.
Путь-дорога до Харькова, с 1919 года столицы Украины, сказать, что была далекой и опасной, значит, ничего не сказать. Вначале нужно было пробиться через болотные топи, выбраться на проселок, а там идти лесами-полями, волчьими тропами, избегая встреч с русскими и польскими помежниками. Попадешься к ним на глаза — жди беды: и те, и другие могут назвать шпионами, диверсантами, расстрелять на месте, чтобы не возиться, или в лучшем случае отправить за решетку. Время не простое. Под Польшу отошли Западная Украина и Западная Беларусь. В СССР высокое начальство не могло простить полякам своего унижения. Оно надеялось при первом же удобном случае отыграться за поражение в войне, за гибель десятков тысяч русских военнопленных в Пилсудских лагерях. А пока и те, и другие стягивали свои войска к границе, не жалея средств на ее обустройство.
Пройти без приключений польские и советские кордоны, добраться до Харькова, найти ребят и вместе с ними вернуться домой было почти невозможно. Неужели мужики не разумели этого, а если разумели, то почему отважились играть со смертью в жмурки? Что подвигло их на такой отчаянный поступок? Недостаток острых ощущений в повседневной жизни? Жажда приключений? Нет и нет, конечно. Позвала их в дорогу Ее Величество Любовь. Любовь к своим чадам. Может, они в том Харькове будут рады корочке хлеба, может, ходят в обносках, а начальство за малейший проступок сечет их розгами. Надо спасать. А как? Пора острить лыжи на неньку-Украину и возвращать свои чада домой. Тысячу раз прав дед Евсей, нахватавшийся за время службы в армии солдатских поговорок: или грудь в крестах, или голова в кустах.
Собирались повитьевцы в дорогу основательно. Приоделись во все лучшее, попрятали деньги в потайных карманах и в сапогах. В большие торбы наложили немало сала, хлеба, вареных яиц, лука, чеснока. Андрей Кузич прихватил с собой небольшую сеть. Авось пригодится. Рыбу можно и на костре испечь: были б соль и котелок.
Кто-то из мужиков предложил прихватить с собой хотя бы пару топоров: отбиваться от дикого зверя или душегубов, которые сидят с дубинками под мостами и караулят добрых людей на большаках и даже в лесу. Им ничего не стоит отправить человека на тот свет…
— Поймают с топорами, — не согласился Андрей Матвеевич, которого дружно избрали за вожака, — и отправят туда, куда Макар телят не гонял. Лучше уж запастись увесистыми посохами.
В дорогу двинулись до восхода солнца. Крепкие, в самом расцвете сил мужики, ступали до обеда шибко, спорно. На много вёрст места вокруг знакомые. Вот уж полболота позади. На небольшом островке остановились возле родника. Хоть и холодновато было (не всегда ранний май согреет), разулись, опустили в студеную воду ноги, а там, пофыркивая, и вымылись до пояса.
Андрей Матвеевич развёл небольшой костерок. Приготовили, заправив салом, овсяную кашу. Вкусно и здорово. С вареными яйцами и луком она пошла за милую душу. Где-то к полночи минули болото. Ширина его была не очень большая, а в длину оно тянулось на десятки верст, доходя до самого Антополя под Дрогичином.
Казалось бы, радуйтесь, мужики: позади остались тучи комаров, уже не хлюпает под ногами и нет угрозы наступить на спящую змею, укус которой весной часто смертелен.
— А вот теперь настоящее болото начнется, — заявил Андрей Матвеевич. — Помоги, Боже, выбраться из него целыми.
— К чему ты клонишь? — спросил самый молодой из сябрыны, далёкий свояк Андрея Матвеевича Иван Кузич, сын которого в будущем сделает головокружительную карьеру: взлетит до должности секретаря ЦК компартии Казахстана. В тридцатых годах отсидит несколько лет в лагерях за сомнительное вредительство: падеж то ли коней, то ли верблюдов, а после выхода из лагеря будет преподавать в педучилище физику и химию. Как не воскликнуть: пути Господни неисповедимы. Вот и я зарекался не забегать вперед батьки в пекло, а забежал.
— К чему я клоню? — переспросил Андрей Матвеевич и тут же ответил: — В болоте нам и черт не страшен. Мы выросли среди этой топи, а здесь будет топь пострашнее: граница двух не дружественных государств. Вот я и думаю: надоть разбиться на три группы. В каждой по два человека. Гуртом не пройдем. Хошь не хошь, а обратят внимание. Встретимся в Харькове возле церкви или собора, которые будут ближе к училищу или гимназии, где занимаются наши дети. Адрес вам известен. К начальству не переть. Осмотреться надо. Может, кто-то из наших выйдет из ворот. Он и прояснит, как оттуда дать тягу.
Слушали земляки своего вожака внимательно. Никто не перечил. Действительно, скопом идти не выпадало.
— И последнее, — вздохнул Андрей Матвеевич, — разговаривать с местными желательно по-украински. Легче признают за своего.
— Откуда же мы знаем их язык? — удивился Иван Кузич.
— Ты ведь поешь украинские песни. На кота говоришь кит — как говорят на Украине. Так что разговаривай, как в нашей деревне, и сойдешь за украинца. Здесь ведь тоже, что ни село, то свой диалект. Никто ничего не заподозрит.
На том и порешили.
— У тебя, Андрюша, не голова, а Дом правительства, — уважительно промолвил Иван. — Вернемся целыми и невредимыми — старостой тебя изберем вместо олуха царя небесного.
— Не получится. Поляки осадника пришлют, или солтыса, а может, какого-нибудь войта. Я не разбираюсь в их должностях и званиях. Так что не попасть нам со свиным рылом в колачевый ряд.
Андрей и Иван Козичи дальше пошли вдвоем. Еще до царя Гороха было известно: человек какое-то время может обойтись без воды, намного дольше — без еды, а без сна — двое-трое суток… Вот почему при выходе из леса свояки на скорую руку соорудили шалаш. Забравшись внутрь, крепко уснули на еловых лапках, а рано утром, проснувшись, перекусили хлебом с салом, допили воду,
которой предусмотрительно запаслись у родника.
— До Харькова как до седьмого неба, — объяснял Андрей Матвеевич Ивану, который толком не понимал, где они находятся и в какую сторону нужно идти.
— Ты намекаешь, что далеко?
— Не намекаю, а утверждаю. Он находится на самом востоке Украины, почти на границе с Россией.
— А Киев ближе?
— Намного ближе.
— Почему тогда столица не в Киеве? Говорят, он больше Харькова.
— Это точно, но среди большевиков есть светлые головы. Они отнесли столицу подальше на восток. Правительство страны также с берегов Невы перебралось в Москву. Вдруг заварушка какая начнётся, пан Пилсудский на моторовцы, а его жовнежи на ровежах ринутся на советскую Украину, то не скоро допнут до Харькова.
— Они то на велосипедах, — не понял шутки Иван, а мы пешком и вовсе не допнем.
Андрей Матвеевич расхохотался. Напарник у него еще тот. Никогда не отлучался со своего двора, даже в Кобрине не был. Скажи ему, что в Кобрине живут кобры, непременно поверит.
— Попадем в Киев, а там Бог батька: купим билет до Харькова. Небось, поезда ходят. За ночь доедем.
Иван загрустил. Его пугала неизвестность.
— А может, возвратимся домой? — посмотрел он с надеждой на родственника.
— Ну уж нет, — улыбнулся Андрей Матвеевич. — Впрочем, можешь подмазать пяты. Я скажу сыну, что ты отрекся от него.
Иван надолго замолчал. Они брели еще сутки. Ночевали уже не в лесу, а в заброшенном сарайчике на бедном хуторе, где жили дед с бабой. Старики вначале мялись, не хотели давать ночлег путникам, а вдруг они бандиты или отпетые жулики, но когда «бандиты-жулики» угостили их салом с хлебом и сливовой наливкой, лед недоверия растаял.
Польша осталась позади. Как-то само собой получилось, что по счастливой случайности Кузичи не нарвались ни на польских помежников, ни на советских.
Пословица гласит: язык до Киева доведет.
— Главное, смешаться с толпой и ничем не выделяться, — учил своего спутника Андрей Матвеевич. — Попадем в Киев, и мы, считай, на коне.
Он не знал, что поезда из Киева до Харькова ходят лишь через день, и что без документов билет не купишь.
Киев поразил путников золотыми куполами Киево-Печерской лавры и Софийского собора, ожерельем куполов Андреевской церкви, множеством высоких домов, огромным скоплением народа, а больше всего длиннющим мостом через Днепр.
Здесь даже Андрей Матвеевич под растерялся.
«Будет чем удивить земляков в Повити», — подумал он.
Но пока свояки сами удивлялись. Как не вспомнить тут дядьку Антося
из поэмы Якуба Коласа «Новая зямля», впервые попавшего в Вильню?
Быў дзядзька ў пушчах, у барох
I прачытацъ іх голас мог,
I з старасвецкімі дубамі
Каротка знаўся, як з сябрамі.
А тут адзін, бо ўсе чужыя,
Не знаеш, хто яны такія,
I сам для іх ты чужаніца.
На камяніцы камяніца,
Не згледзіш неба край за імі
I ціснуць сценамі сваімі.
Ідзе так дзядзька і па бруку
Адзін за дзесяць робіць груку.
Дзівіўся дзядзька тут нямала,
Йдучы тунелем да вакзала,
Як хітра, мудра збудавана!
Як чыста, хораша прыбрана!
Поезд на Харьковь отправлялся через сутки. Надо было ждать — пешком не до топаешь. А тут еще возникла проблема: билетов без документов не купишь, а признаваться, что они заявились сюда с панской Польши, никак не выпадало: перед вокзалом и внутри его дежурили с винтовками красноармейцы. Переночевать негде. А самое обидное, что рублей, которые Кузичи зашивали за подкладки и прятали в сапогах, в Киеве не принимали. Советы успели обзавестись своими дензнаками.
Как ни странно, положение спас младший Кузич. В тенистом густом сквере, на который земляки наткнулись случайно, он снял сапог и вытащил несколько золотых монет.
— Этого хватит на дорогу? — спросил он у Андрея Матвеевича.
— Да это же целое состояние! — обрадовался Кузич-старший. — И до Харькова мы с тобой доедем, и обратно с детьми до Киева. Оставь один золотой, а остатние спрячь обратно. И на всякий случай залепи сапоги грязью.
— Зачем?
— Да чтобы никто не позарился на них. А то чего доброго снимут с сонного.
— Хорошо.
— Может, расскажешь, как разжился на золото?
— Э-э, брате, резались мы как-то с мужиками в Янкелевой карчомке в двадцать одно. Я был самый трезвый. Выиграл несколько рублей. Все разошлись по домам, а я задержался: думаю, вернусь с деньгой домой, пошарит моя баба по карманам, а назавтра похмелиться не будет на что. Некуда спешить. Возможно, Янкель и выставил бы меня за дверь, но заржала лошадь. В корчму ввалился солидный, подвыпивший барин. Я таких ни раньше, ни позже не встречал. Бородка клинышком, усики узенькие, руки белые, как у молодой паненки.
— Эй, жид! — загремел он на весь голос, — водки побольше и закуску самую лучшую!
Янкель забегал, засуетился. А барин изволил взглянуть в мою сторону. Увидел карты на столе, и глаза его загорелись.
— Сыграем? — спрашивает.
— А почему бы и нет! — отвечаю.
— Во что будем играть?
— В двадцать одно! — говорю я ему. — Мне терять было нечего. Можно пропить свой маленький выигрыш, а можно, если повезет, и приумножить его.
Барин подсел ко мне за стол. Янкель притащил самую дорогую водку, запечатанную сургучом, а на закуску жареную колбасу, пряную селедку, а потом ещё жареную курицу с кислой капустой.
И пошла потеха. Мы пили, закусывали, играли. Его мость хмелел, а я почему-то трезвел. Играл, как никогда, спокойно, выдержанно, ни одного перебора. Игра в очко, сам знаешь, проще некуда. Тут важно себя в руках держать, не лезть на рожон. То ли мой день был и сошлись на небе звезды, то ли случай такой, но барин раздает, набирает две десятки, двадцать очей, казалось бы, всё, конец мне, и вдруг у меня три семерки — очко! Через пару часов (Янкель уже дремал) мой пан в дупель проигрался и упал со стула. Прямо на полу захрапел. А я подхватил выигрыш и ходу из корчмы. Жене ничего не сказал. Припрятал золотые на черный день и вишь ты — пригодились.
— И никому потом не проговорился?
— Никому! Молчал, как рыба, хоть не раз язык хотел развязаться, но каждый раз по моей команде прилипал до нёба.
— Когда шанцуе, то и в лаптях Иван танцуе, а невезучий в ботах ходит в обормотах!
— И что будем теперь делать?
— Пойдём обратно на вокзал. Когда есть гроши, то и ты хороший. Не без добрых душ на свете: найдем какого-нибудь пьянчужку с документами, он поможет поменять твой золотой на советские деньги, купит нам билеты, а повезет, то и на ночлег пристроит.
— За просто так?
— Вряд ли. За «дзякуй» и коза не скачет. Проставим магарыч человеку.
Все сбылось, как по писаному. И пьянчужку нашли, и билеты тот купил, и в дешевый шинок отвел, и с ночлегом помог. Одного золотого хватило на все про все. И через сутки Кузичи сидели в общем вагоне поезда. Ночью спали по очереди. Боялись, что жулики позарятся на перепачканные Ивановы сапоги.