ПО ДОРОГАМ ЗНАКОМЫМ
Против всего можно устоять, но не против доброты.
Жан-Жак Руссо
Мы вышли на улицу. Возле спиленных деревьев боролся с мелким дождем костер. Он не хотел сдаваться: потрескивал, жадно набрасывался на ветки с листьями. По многочисленным небольшим пням не трудно было догадаться, что погибли деревья в самом расцвете.
— Как вы думаете, Владимир Григорьевич, — спросил я, — почему спилили ясени? Мне кажется, этот маленький парк никому не мешал. Здесь можно было в зной отдохнуть в тени. Вон даже вороны, хоть и дождь, не улетают. Видимо, им жалко умерших деревьев. Странное решение: спилить, обкорнать. Пустыри не радуют глаз.
— Еще более странным вам покажется мой ответ. Я сам не раз порывался спилить эти деревья. На каждом из них было по несколько вороньих гнезд. Когда птицы, испугавшись чего-то, тучами взлетали в небо, то закрывали солнце. Извечное карканье действовало на нервы. Попытки избавиться от надоедливых ворон были безуспешными. Когда-то юмористы шутили: «И в борьбе с зеленым змием побеждает змий!» Так и здесь, в борьбе с воронами побеждали вороны.
— Но вы же не спилили эти деревья.
— Нервы у меня покрепче. Да и биолог я. Мне жалко всего живого. И зверька, и маленького рыжего муравьишку, и даже сорванный цветок.
Владимир Григорьевич замолчал. Мы сели в машину, и она плавно покатилась по асфальту. Остановились возле мастерских. Меня удивила необычная картина. Словно на параде, выстроились в ряд конная косилка, грабли, дробилка, сечкарня, лошадиные плуги, поставленные на вечное хранение. Издали гордо смотрели на раритеты, как на позавчерашний день, новые современные трактора, сеялки. Им не сегодня-завтра в поле. На дворе ранняя весна.
Заметив нежданных гостей, к нам подошел заведующий мастерскими Юрий Шубский, а там подоспели слесарь, сварщик и кто-то из механизаторов. Тепло поприветствовав бывшего председателя, они расспрашивали Владимира Григорьевича о здоровье, о городской жизни, а он, в свою очередь, забрасывал их вопросами о работе, о женах, детях, знакомых. И так было везде.
Когда мы отъехали от мастерских, я спросил у Владимира Григорьевича: «Неужели за тридцать пять лет работы в колхозе вы не нажили ни одного врага? Ведь давно подмечено: тот еще не родился, который бы всем пригодился».
— Подмечено, верно. Одна семья настрочила на меня жалобу в Хельсинкский комитет по правам человека. Это было где-то в первые годы моего председательства. Женщина категорически отказалась взять дялку свеклы. Она — жена ветерана войны. Никто не имеет права заставлять её. Никто, кстати, её и не заставлял, но то ли бригадир, то ли агроном пожурили дамочку, мол, чем она лучше других. И пошли-полетели жалобы во все инстанции. Во всем, оказывается, виноват почему-то председатель. Даже «чекисты» приезжали разбираться.
А вот еще один случай. Сижу в кабинете. Дверь резко открывается. Не входит — влетает незнакомый молодой человек.
— Выпиши свинины! — требует.
— Кто ты такой? — спрашиваю.
Тут он, не выбирая слов, и понес на меня. Оказывается, бюрократ я, негодяй и тому подобное. Как выяснилось, это был будущий философ. Учился в Московском университете имени Ломоносова. Приехал по случаю смерти отца. А у нас, в колхозе, была небольшая свиноферма на шестьсот голов. Мы за чисто символическую цену выписывали людям свинину на похороны, крестины, проводы в армию… Я никогда никому не отказывал. Представься молодой человек и скажи, для чего ему нужна свинина, я тут же бы ее выписал.
Наш философ затаил обиду. Считая себя человеком исключительным, не чета каким-то колхозникам, он начал строчить во все инстанции жалобы. Явился на отчетно-выборное собрание, и, «аки лев рыкающий», набросился на меня. И такой Кузич, и сякой. Не голосуйте за него. Увы, переизбрали «негодяя Кузича» единогласно.
Видно, из нашего умника философа не получилось. Нигде не мог прижиться. То ли сам ушел, то ли турнули из института, где преподавал философию, но, оставшись без работы, вернулся в Стригово. Выращивает помидоры. Даже мать пытался выгнать из дому. Так что, Василий Александрович, с «врагами» у меня всё в порядке.
Однажды, как это ни смешно, от выговора спасли меня дожди. Корреспондент «Вожыка» обнаружил неисправные поливальные машины «Волжанка» и «Фрегат». Не успели их отремонтировать, не дошли руки. Не хорошо-с. Появилась критическая статья. Начальству надо реагировать. А тут зарядили ливни. Дождь, не переставая, шел несколько дней, смывая наши грехи не рачительности.
Меня всегда «умилял» гнев чиновников. Как-то мелкий профсоюзный чинуша из Москвы, появившись в правлении, стал орать на меня, мол, ни к черту дисциплина в хозяйстве, бардак развел. Третий час, а в конторе никого нет. Спокойно объясняю: у нас обед с часа до половины третьего. Людям детей со школы надо встретить, домашнюю скотину покормить. Не успокоился москвич. Пуще прежнего орет. Даже пена на губах появилась. Я и показал ему на дверь. Тот накатал жалобу в обком партии. Мне в районе намекнули, что моя председательская карьера может печально кончиться. Но на счастье, невзлюбивший меня москвич напился в Минске, кажется, попал в милицию. И я уже мог гордо воскликнуть: «А судьи кто?».
— А пьяницы на вас не обижались?
— Наоборот, двое из них благодарили даже.
— Интересно, за что же?
— Один из них, виляя, мчался на тракторе по дороге. В любую минуту мог влететь в кювет или сбить кого-нибудь. Я догнал его на машине. Сигналил, кричал. Видно, нашло на человека временное просветление. Остановился. Я с трудом вытащил его из кабины, посадил в машину и отвез к жене домой.
Второй пьянтос влетел на тракторе в канаву. Уже захлебывался в ржавой тине. Еле спас его. Только на этот раз пресса молчала, лишь жена поблагодарила, когда доставил ее благоверного домой.
Мне почему-то вспомнилось, как мой друг Сергей Карагедов, председатель колхоза имени Ленина Октябрьского района Гомельской области, застал на пашне пьяного механизатора. Тот, пуская слюни, храпел в борозде, словно пшеницу продавши. А заведенный трактор тарахтел. Карагедов заглушил агрегат. Задумался. Жена механизатора была лучшей дояркой хозяйства. Боевая женщина. Такой палец в рот не клади. Снимешь с трактора мужа, и она, чего доброго, оставит ферму. Обвинит председателя, что зазря обидел главу многодетной семьи.
Сергей Сергеевич, прихватив секретаря партийной организации колхоза, поехал на ферму. Посадил в машину на переднее сидение доярку, и они помчались в поле. Механизатор к их приезду успел проснуться и тщетно пытался вскарабкаться в кабину. Жена подошла к нему, оттащила от трактора, и, размахнувшись, так врезала в ухо, что тот едва не перевернулся в воздухе.
— Гони его с трактора, Сергей Сергеевич, — попросила она председателя, — а то детей осиротит!
Горе-тракториста определили в сторожа.
— Если твой муж откажется от выпивок, опять посадим его на трактор, — пообещал доярке Сергей Сергеевич. Пить горе-механизатор перестал, а вот вернуться на прежнюю работу так и не захотел. Сторожил коровник до самой пенсии.
— А вам не приходилось, как некоторым из ваших коллег, лечить пьяниц кулаками?
— Ну что вы? — обиделся Владимир Григорьевич. – Как можно? Ведь мой закоренелый друг Гвай перестал бы называть меня Интеллигентом. А если серьезно, то грош цена тому руководителю, который распускает руки.
Я напомнил Владимиру Григорьевичу стихи русского поэта Кунаева. В свое время (еще не было Интернета) вся интеллигенция постсоветского пространства осуждала или хвалила Станислава Юрьевича за одну единственную строку: «Добро должно быть с кулаками».
— А вы, Владимир Григорьевич, за добро с кулаками или без кулаков?
— Не такой уж сложный вопрос. Я никогда первым не накинусь на человека с кулаками, но если на меня нападут или станут обижать кого-нибудь из моих близких, буду защищаться и защищать. Мне больше нравится из «Библии» знаменитое «Око за око», чем пацифистское: «Если тебя ударят в левую щеку, подставь правую». А вообще, я уже, кажется, говорил вам, мне нравятся мудрые строки Расула Гамзатова, считавшего, что не грех драться из-за девушки, само собой — за Родину, а в других случаях дерутся петухи.
Возле деревни Маци Кузич остановил машину. Это, конечно, не Стригово. Обычная белорусская веска. Здесь доживают свой век, в основном, старики. Таких деревень в Беларуси тыщи.
— Пожалуй, — улыбнулся Владимир Григорьевич, — Маци можно занести в книгу рекордов Гиннеса. Из этой маленькой деревушки, где почти все жители однофамильцы, то бишь, Примачуки, вышло шесть (!) докторов наук и генерал. А ведь здесь проживает всего лишь сорок пять человек.
— Вы меньше уделяли внимания таким деревням, как Маци? Для Стригова газ, асфальт, а эти обойдутся…
— Так, Василий Александрович, и не так. Провести природный газ даже в Стригово было совсем не просто. Десятки согласований. Без преувеличения, за трубами ездили к черту на кулички, если точнее, аж в Ухту, центр нефтегазовой и нефтеперерабатывающей промышленности. Это Республика Коми. Привести оттуда трубы архи дорого. Привезли. Дорого стоили трубы, но, к счастью, мы не вылетели в трубу. Создали бригаду для прокладки их из Кобрина в Стригово. Сверху окрик: «Не пойдеть! Где допуск?» Бились, как рыба об лёд, чтобы получить тот допуск. Верно подметил классик: «Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно». Обучали людей, кланялись малым начальникам и начальникам над начальниками. Деньги в колхозной кассе таяли, простите за банальное выражение, как снег весной под солнечными лучами. В очередной развыручил губернатор Бурский. Газификацию частично оплатил облисполком.
Короче, не до жиру, быть бы живу. Какие Маци, какое Острово, какие Малыши? Впрочем, люди в малых деревнях не обижались. Многие их дети переселялись в Стригово. Если жителям малых деревень не находилось работы на месте, они трудились в агрогородке. Одних подвозили, другие сами добирались. Колхоз, чем мог, помогал людям. У них не было проблем с обработкой приусадебных участков, заготовкой сена, дров, доставкой газовых баллонов. Более того, никто особенно не рвался в Стригово. Каждый кулик хвалит свое болото. Верно, подмечено, хоть с небольшой долей злорадства.
С кем мы только ни встречались, и везде все Кузичу были рады. А ведь часто бывшие председатели после вольного или невольного ухода из хозяйства носа туда не кажут. Грехи не пускают.
— Тридцать три года проработала я с Владимиром Григорьевичам, — говорила бывший главный бухгалтер Елена Константиновна Латышук, — а до него были не руководители, а временщики. Их меняли, как богатые модницы меняют перчатки. С трудом вспоминаются имена: Болтинков, Андреюк, Ермаченко… И никто из них после себя ничего не оставил. Владимир Григорьевич мог (и то очень редко) повысить голос на пьяницу, бездельника, пройдоху. Итог трудов его — более сотни новых домов, ферм, складов, при нем пришел в агрогородок природный газ, были заасфальтированы улицы… Это только то, что на поверхности, всего лишь зернышко с весомого пшеничного колоса. Сделано куда больше. Даже «горбатая» перестройка не смогла потопить ведомый им корабль.
Невольно подумалось: вот бы так метко и образно, а не общими словами, писались характеристики на достойных людей.