ЖУРАВЛЬ В НЕБЕ
Предисловие
Кобрин, пожалуй, один из красивейших райцентров не только Брестчины, но и всей Беларуси. Всё здесь приятно радовало глаз: широкие, как проспекты, чистые улицы, словно тщательно вымытые заботливо-усердными хозяйками; удивительный аквапарк с многочисленными старыми и молодыми деревьями и кустарниками, водоемом, дорожками-петлянками, оригинальными детскими площадками — любо-дорого взглянуть; неповторимые в своей архитектуре давнишние и новые здания.
Мне было с чем сравнивать этот старинный западный город моей страны. В журналистскую бытность я побывал (и не однажды) почти во всех райцентрах Беларуси, а вот Кобрин как-то обминал, хоть не однажды вблизи от него колесил на редакционных машинах «Сельской газеты», журнала «Беларуская думка», единственного в годы моего отрочества канала БТ.
И вот теперь я наверстывал упущенное: любовался памятником Владимиру — крестителю Руси, признанному церковью святым, мощи которого «путешествуют» по всему православному миру, вызывая у глубоко верующих прихожан благоговение, а у атеистов от оппозиции возмущение: как так, ведь он сжег Полоцк, убил отца и мать Рогнеды, ее братьев, а саму ее прилюдно изнасиловал и потом взял в жены.
Между прочим, немалое огорчение защитников белорусской истории вызывает и музей Суворова – великолепное большое здание из красного кирпича. Не стоит, мол, возвеличивать полководца, который давил антирусское восстание «тут…», то бишь, поляков и белорусов. Велика честь для него. А где же музеи Костюшки, Калиновского?
Этим извечным спорам внимает со своего постамента второй, более молодой вождь — «вечно живой», хотя не канонизированный Владимир Ленин. Тёзка князя, воздев персты к небу, небрежно указывает жителям Кобрина и приезжим дорогу к светлому будущему, то бишь к коммунизму. Видимо, народ не верит, как раньше, не до конца похороненному Ильичу, смертному или бессмертному герою XX века, как и его благородным, но утопическим идеям о братстве и равенстве. И местные жители, и туристы обходят Ильича стороной, норовят сфотографироваться возле крестителя. Обидно «вечно живому». Он не может обратиться с пламенной речью к народу: отговорил свое, будто дал до поры до времени обет молчания. А вот поэт Вячеслав Дашкевич не промолчал:
Шанц атрымаўшы ладзіць
Наноў дзяржаву,
Мы часам гатовы
Пусціць адзін аднаму юшку.
Сцята гартаем
Старую справу:
Хто за Суворава,
Хто за Касцюшку…
Хоць зразумела
Нават прыдурку –
Ці ж варта пра гэта
Крычаць акрыёма? –
Абодва яны
Ляжаць у падмурку
Нашага
роднага дома.
Трудно не согласиться с поэтом. История не знает сослагательного наклонения. Верно, подметил философ: если в прошлое выстрелишь из пистолета, то оно выстрелит в тебя из пушки. И не приехал я, в конце концов, в город-красавец Кобрин писать о достославных героях давно минувших дней. Моя цель куда более прозаична: рассказать о жизни нашего современника, по чистому совпадению еще одного Владимира, свет Григорьевича, с белорусской фамилией Кузич. И приехал я писать не зарисовку, и даже не очерк, а документальную книгу. Мой герой – неординарный человек: бывший председатель колхоза и председатель Брестского областного агропромышленного союза, орденоносец, заслуженный работник сельского хозяйства, почетный гражданин Кобрина и человек необычной биографии. О нем написаны десятки статей, не меньше очерков, не счесть, сколько зарисовок и даже стихов.
Читатель непременно спросит, почему именно я, Василь Ширко, пишу о Владимире Григорьевиче Кузиче? Здесь никаких секретов нет. Ларчик открывается просто. Я являюсь автором документальных повестей и очерков о героях Беларуси: Александре Дубко, Виталии Кремко, Василии Ревяко, Павле Мариеве, владыке Филорете и о многих наших рядовых земляках с интересными биографиями. Иногда выходил на будущих героев случайно, как Борис Полевой вышел на безногого летчика Алексея Маресьева (в книге «Повесть о настоящем человеке» он Мересьев). Против фашистов сражались больше двадцати безногих летчиков, а два из них даже дважды Герои Советского Союза. Каждый заслуживал, чтобы и о нем написали книгу. Но на всех не хватило Полевых.
Впервые о Кузиче я услышал от исполнительного директора Брестского областного агропромышленного союза Николая Степановича Казака. Этот умный, интеллигентный мужчина сам когда-то, возглавив колхоз со скромными показателями, вывел его в лидеры. Он, как мало кто другой, отлично знает председательский корпус не только своей родной области, но и республики. Вот и предложил мне встретиться с Владимиром Григорьевичем Кузичем, который тридцать пять (!) лет председательствовал на Кобринщине в колхозе имени Димитрова, ныне ОАО «Стригово». Отстающее хозяйство (в долгах как в шелках) он, учитель по образованию, за короткий срок, напрочь отказавшись от кредитов, сумел вывести в десятку лучших сельхоз коллективов Брестчины. Проявив мужество и смекалку, рискуя жизнью, спас от неминуемой гибели двух девочек. В торжественной обстановке Президент страны поблагодарил Владимира Григорьевича за проявленное мужество и вручил ему именные часы. Один этот факт уже не мог оставить равнодушным писателя-публициста.
В подшивках «Сельской газеты» в Национальной библиотеке я разыскал очерк «Звенит хлебное поле» известной в стране журналистки Л. Капустиной, а также солидную публикацию талантливого писателя-документалиста Миколы Панасюка, чьи живые материалы мне когда-то доводилось готовить к печати в журнале «Беларуская думка». Газетные рамки, к сожалению, не позволили авторам более глубоко и раскрепощенно раскрыть образ своего героя. «Надо непременно съездить в Кобрин, встретиться с Владимиром Григорьевичем, провести с ним несколько дней и уж, потом решить, что писать: книгу или небольшое произведение», — определил я для себя. Не откладывая своего намерения в долгий ящик, я нашел телефон Владимира Григорьевича и созвонился с ним.
— Приезжайте! — услышал в ответ. — И если пожелаете, можете пожить не в гостинице, а у меня. Свободная комната в доме найдется. Да и жена моя, Валентина Владимировна, не даст гостю умереть с голода, — пошутил Кузич.
Выехал я из Минска где-то в полночь, а в семь утра был уже в Кобрине, где, как и договаривались, меня ожидал сам Владимир Григорьевич — высокий, симпатичный мужчина с копной бело-седых волос. Чистое, гладко выбритое лицо, пронзительный взгляд искрящихся глаз, не успевших выцвести от прожитых вёсен и зим, подкупающая светлая улыбка… Если бы не Интернет, который знает всё обо всех, и не газетные публикации, я ни за что не поверил бы, что через пару лет Владимир Григорьевич отметит свой восьмидесятилетний юбилей.
Свою новенькую современную «Ладу» Владимир Григорьевич вел уверенно, непринужденно, как заправский водитель с многолетним стажем.
— Посмотрите налево… А теперь направо. Это памятники моим знаменитым тезкам Владимирам. А это музей Суворова. А вон и райисполком, который в двух зданиях расположен. Во втором я работаю председателем ветеранской организации.
Мы ехали вдоль большой, красивой площади.
— Приезжайте к нам через месяц-полтора, когда распустятся деревья и появится море цветов. Нынче, в начале марта, никакое воображение не поможет представить ту красоту, — улыбался мой добрый гид. И я невольно пожалел, что поспешил в Кобрин — ведь мог заявиться сюда и позже.
У красивых людей и дома красивые.
— Двадцать лет строил я в Кобрине свой дом, — признался Владимир Григорьевич. — Оставаться в Стригово после ухода из хозяйства не хотелось. Во-первых, сын и дочь жили с семьями в Кобрине, во-вторых, слишком долго я возглавлял хозяйство, и народ по инерции обращался бы ко мне, а не к новому председателю. Я даже не согласился остаться председателем наблюдательного совета. Не с уязвленного самолюбия или тщеславия, ведь сам уходил с хозяйства: и руководители района, и сами колхозники просили остаться. Не согласился, подводило здоровье, не мог уже трудиться с прежней отдачей, да и достойного предшественника, своего лучшего ученика рекомендовал на свое место. И самое приятное: не ошибся в нём.
Валентина Владимировна уже ждала нас. Завтрак был отменный.
— А теперь, Василий Александрович, если вы не возражаете, заглянем ко мне на работу. Сегодня у меня трудовой день. Там и побеседуем, если удастся, — предложил хозяин.
В небольшом уютном кабинете, где стены украшали портреты ветеранов войны и труда, мы пили кофе, я расспрашивал Владимира Григорьевича о его детстве и юности. Наш разговор время от времени прерывался телефонными звонками. Кто-то взволнованно сообщал, что на одном из кладбищ упал дуб: надобно его порезать и убрать, не повредив памятников. Тут уж никак без Кузича не обойтись. «Могильщики» спят в шапку. Лежит, мол, дерево, есть не просит, и пускай себе лежит. Непорядок!
— Не сомневайтесь, разберемся! — пообещал Владимир Григорьевич.
В кабинет то и дело заходили пожилые посетители. Некоторые при наградных колодках, свидетельствующих о былых заслугах. Шел разговор о предстоящем праздновании Дня Победы, традиционном шествии ветеранов. Кузич хладнокровно отвечал на вопросы, просил не беспокоиться: будут и денежные премии, и наркомовские сто граммов с солдатской кашей, и самодеятельные артисты выступят.
Само собой, у человека, работающего на четверть ставки, трудовой день сокращенный. Возвращались мы домой засветло, и, выйдя из машины, сразу заметили, как над домом пролетает журавлиный клин. Птиц было много. Впереди, гордо вытянув длинную шею и широко распрямляя крылья, вел свою стаю опытный вожак. Птицы летели медленно, без извечно-грустного курлыканья. Они возвращались из дальних странствий на родину.
Я схватил свой фотоаппарат и попытался сделать снимок. Напрасно. Журавли так же быстро, как и появились, растаяли в небесной сини.
— В полете они напоминают аистов, но в отличие от них на деревья не садятся. Создан международный фонд охраны журавлей. Существует созвездие «Журавль» Южного полушария, — задумчиво проговорил Владимир Григорьевич. Видно, подсознательно вспомнилась ему учеба на биофаке. И уж совсем без всякого перехода он процитировал положенное на музыку гениальное стихотворение Расула Гамзатова:
Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю нашу полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.
Они до сей поры с времен тех дальних
Летят и подают нам голоса.
Не потому ль так часто и печально
Мы замолкаем, глядя в небеса.
Летит, летит по небу клин усталый,
Летит в тумане на исходе дня,
И в том строю есть промежуток малый,
Быть может, это место для меня.
Настанет день, и с журавлиной стаей
Я поплыву в такой же сизой мгле,
Из-под небес по птичьи окликая
Всех вас, кого оставил на земле.
Владимир Григорьевич замолчал, закрыл ладонями лицо, и, вздохнув, продолжал:
— Ваш брат писатель любит неожиданные сравнения. Приехал один такой романтик в наше Стригово. В райисполкоме посоветовали ему написать обо мне очерк. И он написал. И было в том очерке цифирь больше чем слов. Килограммы. Центнеры. Тонны. Бухгалтерские отчеты с рублями и даже копейками. Но зато название какое: «Журавлиный полет». Мол, не синицу в руках я выбрал, а журавля в небе. Более того, журавлиный вожак. Только тот ведет за собой стаю, а я указываю путь механизаторам, животноводам, специалистам.
Кузич неожиданно рассмеялся.
— А я и сам уже не знаю, что лучше: синица в руках или журавль в небе. Помните строчки из песни: «У сяброў па садах сыта звоняць сініцы. I крычыць недасяжна ў небе мой журавель». Честно признаюсь: за «недасяжным», звенящим в поднебесье журавлём, не гонялся. Я — землянин! Но, с одной стороны, белою завистью завидую Эйнштейнам, Королевым, Климукам, а с другой, вспоминаю Гёте: «Перед большим умом я склоняю голову, а перед большим сердцем колени». Все больше черствости в мире. Взять хоть бы того же дважды Героя Социалистического Труда Старовойтова из мышковичского «Рассвета». Ему досталось от Кириллы Прокофьевича Орловского богатейшее хозяйство республики. Живи и радуйся. Приумножай нажитое другими добро. Нет — мало. Надо ввести еще более суровые порядки, чем его знаменитый предшественник, который и сам не отличался либерализмом. Нет, надо показать себя. Пусть боится народ! За сорванный школьницей цветок из колхозной клумбы Василий Константинович оштрафовал отца девочки полутора тысячами (!) советских рублей. Зарплата за год (!) работы. Один из лучших публицистов республики, наш земляк из Березовского района, несомненно, талантливый и честный журналист, борец с неразумным осушением рек, специальный корреспондент «Литературной газеты» Анатолий Козлович в своих публикациях почему-то спел председателю осанну: ах, какой, мол, умница, поискать и не найдешь таких днём с огнем. Я подобных методов наказания не приемлю. Людей уважать надо. О покойниках, как известно, говорят или хорошо, или ничего. Обидно, что и сегодня, вспоминая Орловского, взахлеб пишут не о его истинных заслугах, военном и трудовом подвиге, а чаще о его сверх строгости: мог не только обложить подчиненного матом, но и замахнуться на него культей. Восхищаются, как мудро наказал в свое время Орловский рядового колхозника, выкорчевав бульдозером его большой прекрасный сад за уворованные пару саженцев. В чем виноваты деревья? Неужели так хотелось продемонстрировать свою власть? Она и так у Героя Советского Союза и Героя Социалистического Труда была, мягко говоря, не малой.
Я слушаю Владимира Григорьевича и неожиданно для себя догадываюсь, за что в свое время за ним закрепилось прозвище Интеллигент.
— Куда поедем сегодня? — спрашивал председатель райкома партии у председателя райисполкома.
— К Интеллигенту, давненько у него не были.
Посылая корреспондента в командировку, редактор райгазеты распоряжался:
— Поезжай, дружок, к Интеллигенту.
Произносилось это с некоторой иронией, подтекст которой не вызывал сомнения: не такой Кузич, как все, слишком мягок с людьми, добр, доверчив, вряд ли способен на решительный поступок: отчихвостить кого-то, покрыть матом или даже ударить за дело. Но мои мысли прервал Владимир Григорьевич.
— Журавли, их курлыканье, как ни странно, почти всегда возвращают меня в детство, наполненное грустью и радостью. Вспоминаю деда, родителей, свою родную, на границе с Украиной, деревню Повить — большую, на восемьсот дворов, с более чем тремя тысячами жителей, острова среди болота, глубокий рыбный канал, синеющие вдали кромки соснового бора… Извините, это уже я забываюсь, ухожу в детство и юность, как наш деревенский дед Евсей после посещения Янкелевой корчмы.