Не лирическое отступление
Не понаслышке знал я, что такое дялки. В «Сельскую газету», где я работал корреспондентом отдела земледелия, ежедневно приходили письма со всех концов республики с жалобами на колхозное начальство, которое едва ли не силой заставляет брать злополучные дялки. Тем, кто откажется, грозили не выделять коней для обработки приусадебных участков, а также сенокоса. Одной пионервожатой председатель колхоза заявил: «Не приходи ко мне ни по-хорошему, ни по-плохому, ни по больному, ни по здоровому!». В общем, как хочешь — так и понимай. Не важно, что у молодой женщины на руках годовалый ребенок.
Не успевал мой одноклассник Володя Шут посеять бураки, как на поле с «козой» через плечо шел бригадир. Трудоспособным женщинам отмеривал по гектару свеклы, а это ни много, ни мало, двенадцать рядов длиной более чем километр. Они не посмеют отказаться. Бригадир был в этом уверен. С пенсионерами труднее. Их уже и перником не заманишь нате гряды. Работы под завязку, а конечная выручка копеечная. Тут с наскока не возьмешь. Бригадир, ссылаясь на председателя, не скупился на обещания. Его не узнать. Разговаривал с пенсионерками вежливо, к каждой у него был свой подход. И редко которая пенсионерка не поддавалась на его уговоры. Первой капитулировала моя мать.
— Вы же, Васильевна, не подведите, на вас вся надежда! — льстил матери Коля.
Васильевна и «вы» действовали безотказно. Прояви бригадир настойчивость, и моя мать согласилась бы взять не шесть рядов свеклы, а все двенадцать. Она забывала, как в прошлом году проклинала и Колю, и свою судьбу, и «гэтыя бураке», как божилась, что не возьмет даже одной единственной сотки. Зарекалась кошка мышей ловить.
Бригадир, потирая руки, спешил к семидесятилетней, но еще подвижной нашей соседке. А мать заказывала по телефону Минск, спешила «порадовать» дочерей с зятьями и сыновей с невестками. «Алё, алё! — кричала она в трубку. — Это ты, Вася? Перадай Марине, Лиде, Сашу, Валеру, пусть приезжают через две недели… Буряков дали три рядочки, — врала мать. — Не управлюсь одна. Не злись, сынок! Разве я виновата? Сена не дадут…»
Через две недели, в пятницу, оставив в Минске все свои заботы, мы ехали в мое родное Чурилово. Мать (отец болел) могла одна отпасти коров, вывезти навоз и даже выкопать бульбу на приусадебном участке, а вот прополоть совхозную свёклу при всем своем желании ей было не под силу.
Переночевав, назавтра мы поднимались ни свет, ни заря, по-быстрому завтракали и спешили в поле. Там встречали десятки знакомых горожан. Как и мы, они приехали прорывать и полоть свёклу. А ёё из-за сорняков и не видно — заросла мокрицей, пыреем, вьюнком. Не просто одновременно и полоть, и прореживать, и засаживать прогалы. Сначала «рачкуем», потом уже ползём на коленях… Муж сестры, высококлассный слесарь-инструментальщик, отстаёт. Его худое светлое лицо чернеет от пыли, кажется, повеет ветер и он повалится в борозду.
— Последний раз я здесь, — кричит мой младший брат Саша. — Это женская работа!
— Тише! — увещевает его мать, — люди услышат…
— Да плевать мне, пусть слышат!
Мать замолкает. Саша, такой же горячий, как и она, может и в самом деле с поля уйти. Тут если и можно кого-то пожурить, так это зятя Валеру, тот не огрызнется.
— А мой жа ты зятёк даражэньки, откуда ж у тебя руки растут, — хлопает ладонь об ладонь мать, — ты же цукровики вместе с лебедой вырываешь…
У Валерия руки растут, откуда им и надо расти: он и дверь сделает, и окно, и по металлу спец. А свеклу полоть коренной горожанин не умеет. Можно было бы, и обидеться, хоть что-то сказать в свое оправдание, но Валерий молчит, уважает тещу за трудолюбие.
Я сам уже не вижу ни матери, ни Валерия, механически вырываю траву, прореживаю свеклу. Стараюсь не отставать от женщин. Песок попадает в рот, в глаза. Полощу рот водой (мы взяли с собой в поле целый бидончик). Опять опускаюсь на колени и вместе со всеми ползу, ползу в сторону леса. Прикидываю: десятую часть прополз, осталось девять десятых. О, Боже!.. Сегодня осилим лишь половину площади…
Домой идем сгорбившись. Ноет спина, болят ноги, руки. Завтра будет еще тяжелее. Целую ночь не могу уснуть. Слышу, как скрипит зубами Валерий, как стонет мать. И уже не верю, хоть сам об этом писал, что где-то в Ивановском районе буряки никто не полет, сорняки уничтожают ядохимикатами, а прореживают их электропрореживателями. Как-то рассказал чуриловцам о такой механизации — не поверили. Зачем руководству совхоза та дефицитная и дорогая техника, если есть кому ползать по полю? И что с того, что год назад прополка началась на второй день после обработки посевов ядохимикатами и всю деревню тошнило… Никого не наказали. Меняется районное начальство, а дялки остаются. Интересно, доживут ли они до XXI века? В республике три тысячи колхозов и совхозов, и только пять или шесть обходятся без дялок. Наверно, легче новую культуру изобрести, чем отказаться от них.
Возвращаемся в Минск грязные, чуть живые. После такой работы нужно отмываться горячей водой с мылом. Как они там, в деревне, где баня работает один раз в две недели…
Ложусь в чистую постель и мгновенно засыпаю. Снится вторая прополка. Все на нее не поедут. Июль — время отпусков. А мне придется ехать (купил машину на свою голову) и вновь «рачковать», а потом опускаться на колени и ползти, ползти…
Осенью опять едем помогать матери и родному совхозу. Выдергивать сахарную свеклу легче, чем полоть.
— Удались бураке, — радуется мать. — Тонн десять будет. Две машины! — Она волнуется, как сдать эту свеклу. За водителем придется еще побегать, совать ему в карман деньги, обещать выпивку. А то мы уедем, а ей с отцом грузить все десять тонн. Совхоз не может организовать даже сдачу.
«Сидят в конторе, чтобы им скулы посели на заднице, — проклинает мать конторских крыс. — Это же надо — плати свои деньги, чтобы милость сделали: забрали готовую свеклу. Ноги моей на этом поле больше не будет!»
Видно, не дурак придумал эти дялки. Их уже выдают газеты за семейный подряд. Смешно, конечно. Но что смеяться: семьями те буряки полют, теребят. Неважно, что силой и угрозами загоняют в тот «подряд» и платят за работу копейки. Зато хозяйству доход. Отсохни та рука, что себе не благоприятствует.
Иной раз, кажется, что сто лет минуло с тех пор. А я всё никак не могу забыть наши совхозные дялки. А вы, Владимир Григорьевич, еще спрашиваете, слышал ли я хоть что-то о дялках. Мне интересно, как вы избавились от них?