1993 Памяти кобринского еврейства

Мартынов, А. Памяти кобринского еврейства / А. Мартынов // Кобрынскі веснік. – 1993. – 27, 30 студзеня.

ПАМЯТИ КОБРИНСКОГО

ЕВРЕЙСТВА

Полвека назад в Кобрине произошел исторический катаклизм, равный, пожалуй, землетрясению местного значения силой до 10 баллов: в 1941 — 1943 гг. были зверски истреблены 2/3 коренного населения города, вся вина которого заключалась в принад­лежности к еврейскому народу. Однако, как ни странно, ныне подавляющим большинством наших сограждан это событие воспринимается как полуза­бытая легенда далёкого прошлого, ворошить которое незачем.

Цель этих заметок — попытка воскресить в па­мяти современников не только одну из наиболее трагических страниц истории Кобрина, но и вообще припомнить, каким и чем было многовековое сов­местное сосуществование с евреями для Кобринщины.

В жизни нашего го­рода в течение ряда столетий значительную роль играли евреи, кото­рые обосновались здесь не позднее 15 ст., т. е. одновременно с возникновением Кобринского княжества. Согласно докумен­тальном данным, польский король Сигизмунд Старый в 1514 г. подтвердил привилегии, ранее данные его братом Александром Ягеллоном местной еврей­ской общине. Относящие­ся к тому же времени до­стоверные данные свиде­тельствуют о существова­нии в городе «школе жидовскей», т. е. молитвенного дома. «Божница», по местной терминологии, находилась на Пинской (Первомайская) ул. Эта же улица, по документам 1563 г., была заселена большинством «жидов­ских» семейств, общее число которых достигло трех десятков.

(Попутно осмелюсь затронуть ультра-щекотливую тему, которая почему-то стыдливо замалчивает­ся, хотя, вне сомнения, представляет немалый ин­терес для широкой обще­ственности. А именно, по­чему и с какого времени слово «жид», многие сто­летия исконно входившее в словарный обиход рус­ского, белорусского, укра­инского языков, впослед­ствии стало подвергаться гонению и считаться ос­корбительным? Заменено оно чуждым этим языкам словом «еврей» (исконное значение—пришелец), ка­ковое у нас стало употре­бляться относительно не­давно. Уместно припом­нить, что классики трех братских литератур, кото­рых вряд ли можно запо­дозрить в коллективном антисемитизме, не говоря уже об упомянутых наро­дах в целом, даже в 19 ст. естественно применяли слово «жид». А в польском языке и поныне зву­чит «жид», которое не то­лько никого не оскорбляет, но запросто применяется ев-реями в отношении самих себя. Далее, если возьмем это слово в основных ев­ропейских языках, то оно слышится как «джу» в английском, «жюиф» — французском, «юде» — не­мецком, т. е. несравненно более созвучно слову «жид», нежели «яўрэй». -—Так в чем же Дело? — не­доуменно задавали себе законный вопрос кобринчуки (такими они всегда были до «кобринчан») осенью 1939-г. узнав, что даже за случайное, по инерции употребление невинного словечка «жид» следовало уголовное пре­следование с последую­щим пребыванием в лагерях. И это тогда, как рав­нозначно оскорбительные «кацап», «хохол» остава­лись полностью безнака­занными).

И извиняясь за это краткое отступление, возвращаюсь к основной теме. За последующие два столетия, а точнее к 1792 г., еврейская община вы­росла уже до 1005 душ. Однако наиболее значите­льный рост отмечен в 20 ст. Так, в 1906 г. их стало 6289 в городе и 21989 в уезде. Причем компактно значительные общины проживали в ме­стечках Городец, Антополь, Дрогичин, Иваново, Дивин, Жабинка, входив­ших в состав Кобринского уезда. Еще более внуши­тельные цифры приводят­ся в статистических данных 1913 г., когда по ре­лигиям городское населе­ние распределялось так: православных — 2064, католиков — 912, евреев же —8562. Иначе говоря, имеются все основания считать, что дореволюци­онный Кобрин, согласно официальной терминологии того времени, входил в категорию «еврейских ме­стечек», каковых имелось многое-множество в недо­брой памяти «черте осед­лости» Российской им­перии.

Вследствие неимоверно тяжелых житейских усло­вий в начале нынешнего столетия из Кобрина и уезда началась массовая эмиграция в США — благо, въездные визы еще не были изобретены, — при­чем среди переселен­цев весьма существенный процент составляли ев­реи, которых ограничи­тельный закон о «черте оседлости» ставил в осо­бенно унизительное поло­жение. О том, насколько многочисленная колония кобринских евреев осела в США, говорит тот факт, что в Нью-Йорке была издана двухтомная «История Кобринского еврейства».

В 1915 г., когда при приближении фронта боль­шинство населения было эвакуировано вглубь Рос­сии, местные евреи отка­зывались покидать наси­женные места. Используя близость своего языка — идиш — жаргон немецкого с языком оккупантов, они вполне сносно ладили с новой властью. Писатель К. Паустовский вспоминал, как в августе 1915 г. он стал свидетелем примеча­тельного зрелища  — увоза из Кобрина местного ев­рейского святого, «цаде­ка». То был дряхлый ста­рец, которого заботливо усаживали в допотопную колымагу, для охраны был выделен эскадрон драгун.

Общеизвестна огромная роль в прошлом иудаиз­ма в жизни еврейства, благодаря чему удалось избежать ассимиляции на тернистом историческом пути «богоизбранного на­рода». Укреплению наци­онального и религиозного единства служила всеобъ­емлющая система строгой мелочной обрядности, за­претов и ограничений, за­печатленных в Торе. Кон­кретно это выражалось в стремлении к предельной обособленности от иновер­цев. Так, в Кобрине име­лось особое еврейское кладбище, особая больни­ца, особая баня, даже осо­бая скотобойня. В то же время, живя веками бок о бок с большинством населения, исповедующим иудаизм, христиане, наря­ду с собственными празд­никами, наперечет помни­ли и приноравливались к еврейским праздникам, таким, как пурим, пейсах (пасха), кучки (кущи), судный день и др.

Уже вечером с пятницы на субботу деловое ожив­ление на улицах постепен­но затухало. Одновремен­но на окнах еврейских домов загорались свечи, «шабасувки», по одной на члена семьи. Посколь­ку в «шабес» любая деятельность воспрещалась, ритуальные блюда к празд­нику готовились накану­не. С утра в субботу сте­пенно шествовали в сина­гогу благообразные стар­цы в парадных длиннопо­лых сюртуках и блестя­щих цилиндрах на голо­вах. Главный раввин в сослужении с «кантором» (певцом) совершали бого­служение. По традиции, в синагоге строго соблюда­лось обособление мужчин от женщин (в молитве мужчины благодарили Бо­га за то, что он не со­здал их женщинами), ко­торым отводились второ­степенные места. Имелись в Кобрине религиозные школы, «ешиботы», препо­давателей которых можно было узнать по длиннополым одеяниям — «лап­сердакам», своеобразным шапчонкам и развевающи­мися вдоль ушей длинню­щими пейсами. Впрочем, время брало свое: более прогрессивные интелли­гентские семьи все чаще позволяли себе диссидентские замашки, зачастую вызывающе нарушая ос­вященные обычаями правила поведения.

По мере роста населе­ния увеличивалось количество приходских «бож­ниц». В тридцатые годы их стало уже восемь (од­на частная, для личного пользования), да в повете 23. А в середине минув­шего века на Пинской ул. была сооружена монумен­тальная синагога, общая для всех верующих. В связи с переоборудовани­ем здания в послевоенный период внешний облик его значительно изменен.

Если испокон веков кладбища вообще были связаны с религиозными культами, то это особенно относится к иудаизму. В старину неподалеку от синагоги сохранялось давно упраздненное еврей­ское кладбище, «кворис», обнесенное кирпичной стеной. В годы гитлеров­ской оккупации обомше­лые каменные надгробия были выброшены, а на площадку перенесли из имения деревянные ко­нюшни для лошадей кон­ной жандармерии, пред­назначенной для борьбы с партизанами. Впослед­ствии этот участок был использован под спортпло­щадку СШ № 2. Исчез­ло и более новое кладби­ще, расположенное за чер­той города, в конце Тевельской ул.

Полагаю, не лишне припомнить о наиболее рас­пространенных у нас ев­рейских фамилиях: Абра­мович, Эпштейн, Палевский, Розенблат, Прибуль-ский, Коган, Рабино­вич, Вайнштейн, Каме­нецкий, Гольдман, Выгод­ский, Лифшиц, Мильнер, Пинчук, Фельдман…

В разные периоды своего существования Кобринская еврейская об­щина пользовалась в той или иной степени внутрен­ним самоуправлением, которое в течение столе­тий именовалось «кагалом». Оно носило админи­стративный, судебный, религиозный и благотворительный характер. Послед­ним, завершающим этапом такого рода замкнутой «автономии» был «юден- рат» — еврейский совет, введенный немецким, гебитскомиссариатом в период оккупации.

Повсюду в местах свое­го массового проживания евреи были неоспоримым движущим фактором де­лового мира, «гешефта» — бизнеса в самом ши­роком смысле этого поня­тия. Достаточно припом­нить, что в 30 годах поль­ской администрацией было зарегистрировано до 500 торгово-предприниматель­ских единиц в городе, да еще столько же в повете. За редкими исключениями, все они принадлежали евреям. Не менее показа­телен и такой факт: почти все кирпичные городские дома были еврейскими.

Для лучшего понимания преобладающего значения евреев; в экономике до­статочно перечислить при­надлежащие им предприя­тия. Это лесопилка (са­мое крупное по количест­ву рабочих), три паровых мельницы, два кирпичных завода, все гостиничное дело, две типографии (из­давалась на идиш газета «Кобринер штимме» — «Кобринский голос», пред­назначенная для бизнес­менов), мыловаренный, свечной, веревочный за­воды, фабрика гильз и др. Все это были мелкие предприятия с количест­вом рабочих от несколь­ких до 50—60 человек. Монополией евреев была всевозможная посредническая деятельность, особенно же скупка и пере­продажа продуктов ремес­ленной и сельскохозяйст­венной деятельности.

«Балагулами» осущест­влялся междугородный гужевой транспорт, пере­возка товаров на неболь­шие расстояния. По горо­ду же лихо носились про­летки евреев-извозчиков, бывшие прототипами ны­нешних такси. Начиная с портняжного и сапожного дела до часовщиков, слесарей, кузнецов, шорни­ков, жестянщиков, всюду преобладали еврейские ремесленники, мастерство которых было вне конку­ренции. Они же фотогра­фировали, стригли, демон­стрировали кинофильмы, наконец, лечили, посколь­ку большинство практику­ющих врачей также были евреи. Для полноты кар­тины остается добавить, что в городе оперировали несколько еврейских тщедушных коммерческих банков, а читателей об­служивала библиотека им. Бреннера с книжным фон­дом 1400 экземпляров и 175 читателями.

Дремуче-заскорузлый  быт местного еврейства был взорван вихрем ошеломляющих со­бытий 1939 г. Среди партаппаратчиков, ринув­шихся в «Западную» из Гомельщины и Минщины оказывать помощь в строительстве новой жизни, оказалась значительная еврейская прослойка. Вскоре ее представители заняли большинство руко­водящих постов, начиная с первого секретаря рай­кома КПБ Аронова. Это, естественно, не могло не вызвать настороженности и неприязни нееврейского населения. (Впрочем, воз­можно, в данном случае восторжествовала пресло­вутая «историческая спра­ведливость», воздающая в какой-то степени за бес­численные гонения, уни­жения, позорище дискри­минации, которые в тече­ние тысячелетий обруши­вались на богоизбранный народ… (Объективности ради, следует отметить, что на выборные должно­сти председателей гор — и райисполкомов евреи ни­когда не посягали).

К ужасу ортодоксально мыслящих масс наступило истинное светопреставле­ние. В кратчайшие сроки привычный образ жизни стал на дыбы, больно за­тронув всех и каждого. Новая власть незамедли­тельно широким фронтом повела наступление на священную еврейскую пре­рогативу — частную тор­говлю. С нею расправля­лись беспощадно при со­действии чудовищных на­логов и иных репрессив­ных мер. Ремесленников-кустарей традиционными мерами воздействия тоже быстренько приводили к общему знаменателю, За­гоняя в артели, руководи­мые сверху. Даже под­польщики КПЗБ, узнав из первых рук о кровавых расправах, вмиг отрезвели, придя к грустному выво­ду: да, товарищи, не того мы ждали…

По-видимому, совокуп­ностью всего этого можно как-то объяснить тот уди­вительный факт, что в начале 1941 г., когда в воздухе доподлинно за­пахло грозой, среди ев­рейской общественности это особенной тревоги не вызвало. Даже многие интеллектуалы склонны были считать выдумкой антинемецкой пропаганды и умышленными преувеличениями те ужасы, о которых так еще недавно сообщала польская пресса. Тем более, что наша пе­чать тщательно избегала каких бы то ни было не­гативных высказываний по адресу гитлеровского ре­жима. Притом у многих еще не истерлась из па­мяти предшествующая ок­купация 1915—18 гг., ко­гда евреи чувствовали се­бя вполне вольготно. До­ходило до того, что за­стрявшие в Кобрине мно­гочисленные евреи из-за Буга, спасавшиеся от фа­шизма в 1939 г., все ча­ще возбуждали ходатай­ство о возвращении до­мой. Свой отчаянный по­ступок некоторые конфи­денциально мотивирова­ли предельно просто: у Гитлера от пули быстрая смерть, тогда как у Стали­на гибель в рассрочку.

И в заключение, в виде реквиема по ис­чезнувшему кобринскому еврейству, лаконичная хроника скорбных этапов его двухгодичной пред­смертной агонии.

В самые первые дни оккупации умышленно по­дожжен еврейский молит­венный дом в начале Ок­тябрьской ул. Тушить пожар, перебросившийся на соседние улицы, запре­щалось до тех пор, пока не возникла опасность христианским домам. В результате полностью вы­горел целый квартал меж­ду Октябрьской и Интер­национальной улицами.

В июле 1941 г. на полях имения Патрики была рас­стреляна первая партия евреев численностью бо­лее двухсот человек, схваченных на улицах во время облавы. Вскоре пос­ле этого вблизи дер. Име­нин та же участь постигла 180 евреев, которых за­манили в западню под предлогом оказания  по­мощи.

Осенью того же 1941 г. власть военной комендату­ры перешла к граждан­ской, «цивильмахту», во­площением которой стал Гебитскомиссариат. Вско­ре затем все евреи были помещены, в два изолиро­ванных один от другого и от внешнего мира «гетто-А» и «гетто-Б». За­ключенные в них сразу почувствовали себя смерт­никами с неизвестным сроком исполнения при­говора. В июне 1942 г. все население «гетто-Б» в количестве свыше двух тысяч человек было до­ставлено на станцию Брон­ная Гора, где они были расстреляны наряду с другими пятьюдесятью ты­сячами евреев Брестской обл. В ноябре 1942 г. то же произошло с обитате­лями «гетто-А», которых в количестве более четы­рех тысяч истребили на южной окраине Кобрина, на полях колхоза «Новый путь». В декабре 1943 г. там же была расстреляна последняя партия кобринских евреев —72 классных специалистов разных про­фессий, которые были оставлены для обслужи­вания сотрудников Гебитскомиссариата.

Весной 1944 г., для сокрытия следов совер­шенных злодеяний руками заключенных трупы были извлечены из братских могил и сожжены. Исполни-тели этой операции рас­стреляны и также сожже­ны.

В 1975 г. на месте сим­волической братской мо­гилы установлен памятный знак. И это все, что нынче напоминает о не­когда существовавшем многоты-сячном кобринском еврействе.

А. МАРТЫНОВ