Ломсадзе, Л. Всё остаётся людям / Лилия Ломсадзе // Белорусская думка. – 2007. — № 2. – С. 98-104.
Жизненный и творческий путь художника Н. Кузьмича.
Всё остаётся людям
Искусство подобно древнему Антею, но проявляет могучую силу, когда касается и земли, и неба. Эту истину брестский художник Николай Кузьмич познал, когда взялся за дело, потребовавшее от него огромных знаний, зрелости ума и жизненного опыта. Крест Евфросинии Полоцкой восстановлен им по крупицам; красивой и величественной получилась рака для ее мощей. Каким же должен быть мастер, чьими руками сотворяются святыни?
Его мастерская не похожа ни на какую другую. Это скорее кузница, лаборатория, доменная печь и прокатный стан одновременно. Для его благородного ремесла ничего не продается в магазинах, все надо делать самому: от инструментов, которыми пользовались восемь веков назад, до гвоздей. И только мощные лупы, микроскоп да электричество возвращают в XXI век.
Рака стоит слева. Отлитая из чистого серебра, украшенная золотом, перегородчатыми эмалями, жемчугом и драгоценными камнями. Она скоро станет национальной святыней и уедет в Полоцкий Спасо-Евфросиниевский монастырь. К ней будет притекать народ, чтобы поклониться святой игуменье, помолиться в этом благодатном месте, где заветные мечты и бесхитростные просьбы скоро слышит Бог. По специальному распоряжению Президента страны были выделены средства на покупку почти 130 килограммов драгоценного металла. Мерцают в свете ламп золоченые барельефы, рассказывающие о жизни Евфросинии (точная копия на Гробе преподобной в Киево-Печерской лавре). Вот она закладывает храм, а вот саму ее, почившую, несут на руках монахи. 1353 лилии, символизирующие чистоту, украшают раку по периметру.
Прошу художника рассказать о древних саркофагах, ведь сведений об этом в светской литературе нет.
— Слово это греческое и означает — каменная гробница. Издревле саркофаги делали из черного базальта, красного гранита, алебастра и других материалов, ведь они служили лишь внешними хранилищами деревянных гробов, в которых лежали мумии. Эпитафии на саркофагах были красивы. Например: «Я подал напиться тому, кто жаждал, и одел того, кто был наг. Я не делал зла ни одному человеку». О величии некоторых гробниц можно судить по алебастровому саркофагу Ойменефта I в музее сэра Джона Соуна. Он высечен из монолитной глыбы прекрасного алебастра. Выдолбленные детали снаружи заполнены, синей медью для олицетворения небес. Прекрасные фигуры внутри и снаружи иллюстрируют последний суд и жизнь по ту сторону могилы. Боги, люди, животные и растения высечены с изумительной красотой. Когда хоронили людей, пребывавших на троне, их тела мумифицировали, и они долго не разлагались. Мощи же святых не умащивают ничем, но они не подвергаются тлению. Возле них часто происходят чудеса: немые начинают говорить, слепые видеть, больные исцеляться, прокаженные очищаться. С большим уважением и любовью делают для таких мощей раки (от латинского — ящик, гроб) — большие ларцы. Они могут иметь вид саркофага, сундука или архитектурного сооружения. Вот и мне посчастливилось сделать ковчег для Евфросинии Полоцкой — святой земли белорусской, которая вошла в мою жизнь и все в ней круто изменила.
Предназначенные для великой идеи и ведомые небом отличаются мудростью. Евфросиния Полоцкая превыше всех сокровищ ценила книги и подлинную ученость. Переписывала их от руки, переводила с греческого и латинского, сама сочиняла поучения религиозно-нравственного характера. Благодаря библиотеке Евфросинии многие поколения полочан получили хорошее образование, не покидая пределов города и княжества. Она — первый белорусский оратор, проповедник, философ и миротворец, влиявший на политику пламенным словом. Посланиями воздействовала игуменья на тех, кто хотел обречь народ на военные муки. И когда мир был, достигнут, а жизнь прожита, 63-летняя Евфросиния поехала поклониться Гробу Господню, где и закончилось ее земное странствование. Там, где ходил Христос, ее и похоронили. А через 20 лет, когда Иерусалим захватил султан Саладин, русские монахи перенесли мощи преподобной в Киев и положили в ближние пещеры. Но судьбе было угодно, чтобы они вернулись в 1910 году на полоцкую землю. В носовой части ослепительно-белого парохода «Головачев», который плыл по Днепру, стояла кипарисовая рака с мощами. Толпы народа стекались встречать его во время остановок в Любче, Речице, Рогачеве, старом Быхове, Могилеве, Орше. Дальше раку несли на руках. Из Орши в Витебск, а затем в Полоцк. Монахини молились со слезами на глазах: «Мать-игуменья домой возвратилась».
А когда большевики затеяли акцию по развенчанию культа святых, вскрыли 63 раки с мощами и составили протоколы, что «ничего святого в них не обнаружено», останки Евфросинии почти на 20 лет отправили для демонстрации в музеях. Но кипарисовая рака, весившая 8 пудов, бесследно исчезла. Предварительно с нее сняли золотые и серебряные пластины, вырвали драгоценные камни. Только все свершается путями неисповедимыми. Трудно поверить, однако в жестоком оккупационном режиме 23 октября 1943 года верующие получили разрешение на возвращение нетленных останков в Полоцк. Евфросиния на руках народа опять приехала к себе домой. С той поры и лежит в схимническом одеянии в скромном гробике.
А ныне в храм вернулся и напрестольный Крест, который, как и Янтарная комната, вошел в десятку самых ценных пропавших предметов искусства в мире. Поглядеть на него и ставротеку (футляр) приезжают и прилетают паломники со всех концов света. И удивляются: как провинциальному художнику Николаю Кузьмичу удалось воссоздать такой утонченный шедевр?
За эту работу Кембриджский университет в Англии присвоил ему звание «Человек столетия». Православная церковь наградила Н. П. Кузьмича орденами Святого Владимира, преподобной Евфросинии Полоцкой, медалью князя Константина Острожского. И когда решили восстановить раку для мощей преподобной, сомнений ни у кого не было — только Николай Петрович выполнит это.
…Он «колдует» над золотыми проволочками толщиной 0,03 мм, эмалями, украшает нимбы драгоценными камнями и с успехом участвует в современных выставках с портретами знаменитых князей и личностей, которые ему интересны, возглавляет Брестское отделение Белорусского союза художников. Что привело его в большое искусство?
— Как я стал художником? Наверное, гены деда Никифора. Он мог сам выкопать колодец, отлить для него кольца; построить дом, подготовить для него лес. Прекрасно ковал плуги, мотыги, лопаты, светильники и делал все нужные инструменты. Я до сих пор пользуюсь ими в своей мастерской. А после войны он отливал посуду, вилки, ложки.
Кузьмичи жили в Дрогичинском районе, в деревне Вулька. Хлеба в магазинах не было, мама Нина Трофимовна пекла его на дубовых листьях и кормила троих детей «каплуном» (так в деревнях зовут выхолощенного петуха). В кипяченую воду клала немного жира, лук и сушеные сухари из своего хлеба первое, второе и третье на целый день. Есть «каплун» не хотелось, но приходилось. Отец поехал искать лучшей жизни в Ростовскую область и взял семью с собой.
Жили в мазанке с глиняным полом. В то время валенки были у всех, а галош — ни у кого. И он с отцом клеил галоши, выкроенные из автомобильных камер. Они были скользкие, но все же спасали валенки от быстрого износа. Теркой с гвоздями из консервной банки Коля продирал полоски резины, которую надо было склеивать. А сверстники его в это время катались на лыжах и санках.
Единственное училище на всю округу — трактористов. И он в него пошел, чтобы иметь кусок хлеба. Специальность эта до сих пор при нем. Потом забрали в армию. Попал в Североморск, на флот. В учебной части спросили, что еще умеет делать. И парень чистосердечно признался, что рисует. Командир очень обрадовался и сказал: «Вместо бригады морской пехоты будешь учиться на кочегара, и оформлять боевые листы, стенгазеты, ленкомнату». Но, когда специальность машиниста была получена, Кузьмич попал на боевой корабль. Далеко от рисования, зато увидел мощь и красоту морской стихии, оценил вкус пресной воды и тоску по Родине.
Вернулся домой в Ростовскую область, но тянуло в Беларусь. И после смерти отца забрал мать, двух сестер и приехал в родную Вульку. Разогнали в хате мышей, поклеили обои, подняли сад, огород. Дом перестроили, расширили, обновили. Мама и сегодня там живет.
Казацкий хутор, корабль, деревня… Высокое искусство казалось Николаю таким далеким, а он хотел научиться рисовать профессионально. Поехал поступать в Минское художественное училище имени Глебова. Композицию и рисунок сдал на пятерку, а диктант на двойку. Упрямо потом ездил поступать и во второй, и в… шестой раз. Посмотрел списки зачисленных: опять нет! Пошел в приемную комиссию забирать документы, а там директор училища Александр Адамович Кравчук. По возрасту Николай был старше других абитуриентов, и педагог заинтересовался: где работал, чем занимался? Рассказал нехитрую жизнь свою: в огромном сценическом цехе Брестского драмтеатра писал задники декораций, был художником-постановщиком на телевидении, трудился в кобринском Дворце культуры, где приходилось рисовать и диаграммы увеличения надоев, но все же выставлялся на художественных выставках и вел изостудию. Да только что все это без специального образования!
Директор пристально всмотрелся в его рисунок и сказал: «Я тебя беру. Есть у меня такое право. Без жизненного опыта нет творчества. А русский язык подтянешь». Он по сей день благодарен Александру Адамовичу. В 32 года получил специальность «Художественная обработка металла». Мать, тоже немножко художница (вырезала из картошки трафареты и раскрашивала свою и соседские хаты), посчитала занятие сына диковинным и непрактичным: ювелирные изделия ассоциировались у нее с прихотями богатых людей.
Вот где пригодилась школа деда-кузнеца! Купил кислородный баллон, сделал маленький прокатный стан, изготовил себе инструменты. И когда все ложились спать, начинал экспериментировать. С металлом. С эмалями. Были они только трех цветов, белая, зеленая, синяя — и давались труднее всего. В Бресте попал на комбинат «Мастацтва» Художественного фонда Союза художников БССР. Но сохранил творческую независимость, не робел, ни перед какими выставочными комитетами предлагал свои работы. Всерьез занялся эмалью, делал небольшие камерные работы, которые замечали и покупали для Москвы, Ленинграда, Прибалтики. Кузьмича приняли в Союз художников, а в 1999 году пригласили в Испанию, где его эмали прошли на «ура». Сильная школа эмали в Барселоне заинтересовалась белорусом и открыла его персональную выставку. Работы «разбежались» по миру. О Кузьмиче заговорили, пригласили с выставкой в Германию.
На съезде художников он купил книгу о Евфросинии Полоцкой. И что-то внутри у него произошло. С удивлением вспомнил, что знает об игуменье с детства в Вульке жили две сестры, старые монахини, они ему о ней рассказывали и о Кресте преподобной, который украли злые люди, несмотря на заклятие. «Вот бы вернуть тот Крест»,— подумал он.
В январе 1993 года на Первом съезде белорусов ближнего зарубежья речь тоже зашла об исчезнувшем Кресте, в котором было столько эмалей, что нелегко сегодня найти специалиста, способного восстановить святыню. Председатель правления объединения белорусов мира «Бацькаўшчына» Евгений Лецко уже разведал, что мастер есть, и позвонил Кузьмичу.
Он и сегодня помнит, как поднялся в покои Владыки Филарета за благословением. Владыка, с детства не чуждый художественной и музыкальной среды, внимательно посмотрел на проект и сказал:
— Бог благословит, трудитесь.
Вместе с митрополитом Николай Петрович поехал в Полоцк. Помолился у мощей преподобной Евфросинии и удивился своему состоянию: из глаз текли слезы, а в душе все пело. Ему стало стыдно, что он заучивал в поезде иконографию Креста: Спаситель, Пресвятая Богородица, архангелы, Иоанн Хризостом, апостолы, святые… Сегодня он знает их жития и, кажется, все о них. А тогда еще только начинал «лепиться» полноценный мастер. Владыка все понял и просто объяснил, что результаты профессиональных усилий Кузьмича находятся в прямой зависимости от его духовного состояния и духовного роста. Специально взял его в паломничество по Святой земле. В Иерусалиме, возле Гроба Господня, на Голгофе, перестраивалась душа мастера. Он вглядывался в сюжеты изображений иерусалимских храмов. Все на библейскую тему, а ведь он с этим языком мировой культуры почти незнаком!
Кипарисовое основание Креста освятили на Гробе Господнем, на Голгофе, и на месте погребения преподобной Евфросинии, в Феодосиевском монастыре, близ Иерусалима. Прежний Крест был изумительно украшен эмалями, многоцветными камнями, жемчугом, чеканкой по золоту и как мощевик содержал в себе великие святыни: части распятия Христа, его крови, камня от Гроба Господня и Гроба Богоматери, частицы мощей мучеников за веру. На нем были изображены святители Иисус Христос, Божья Матерь, Иоанн Креститель, Архангелы Михаил и Гавриил, святая Евфросиния Александрийская, имя которой приняла полоцкая княжна Предслава при пострижении в монахини. Художник понял, что это работа не на месяцы, а на годы и потребуются усилия не только церковных, но и государственных деятелей, доброхотов и жертвователей.
По возвращении из Иерусалима Владыка передал Кузьмичу 17 своих личных золотых монет с изображением императора Николая II: «Вот тебе вперед!» И он сделал первый шаг. Изготовил из этого золота пластинки лотки для изображений Спасителя, Божией Матери и Иоанна Предтечи. Но предстояла еще большая исследовательская работа, в ней без помощи ученых не обойтись.
Леонид Васильевич Алексеев, московский археолог, доктор исторических наук, говорил о себе, что вошел в науку с Крестом Евфросинии Полоцкой. Много лет он отдал изучению полоцкой земли. И за талантливую работу судьба подарила ему редкую находку. Профессор МГУ Борис Рыбаков при обсуждении его диссертации, которая так и называлась — «Полоцкая земля», сказал:
— Поискали бы Крест Евфросинии Полоцкой, молодой человек, я чувствую, у вас получится. Известен лишь его рисунок, опубликованный в 1841 году, но не может быть, чтобы потом его никто не сфотографировал! После разговора со своим руководителем Леонид Васильевич долго изучал рисунок Креста, выверял достоверность подписей, но палеография их не соблюдалась, рисунок был неточный, и закралось сомнение, тот ли это Крест, который игуменья вложила в свой Спасо-Преображенский храм. В монастырской церкви он пролежал с перерывами до 1917 года, в 1928-м был передан музею, а в первые дни войны в 1941 году исчез. Святыни покидают людей, когда они отходят от Бога…
Через много лет Алексеев приехал по делам Института археологии в командировку в Ленинград, работал в фотоархиве филиала такого же института. И вдруг ему приходит в голову четкая мысль: поискать изображение Креста в большом корпусе древних русских надписей, который готовил профессор И. Шляпкин; ведь ученый долгие годы писал монографию о древнерусских граффити. Картотека Шляпкина — тысяча снимков. И, о чудо, фотограф Императорской археологической комиссии И. Ф. Чистяков в 1896 году сделал снимок полоцкого Креста!
Сотрудники архива осторожно положили перед Алексеевым специально упакованные стеклянные негативы размером 18×24. Когда он взял их в руки, казалось, сердце выскочит из груди. Тут же изготовили отпечатки — обычные и с увеличением в полтора раза. Внизу напрестольного шестиконечного Креста ученый увидел драгоценную надпись мастера: «Господи, помози рабоу своемоу Лазорю нареченному Богъши, сделавшемоу крьсть сии црькви святаго Спаса и Офросиньи». И сразу стали видны удивительные по мастерству детали.
Так началось «общение» Алексеева с Евфросинией Полоцкой и изделием мастера Богши. Вот к нему-то и приехал брестский ювелир и эмальер Николай Кузьмич, когда ему поручили восстановить святыню.
Мельчайшие детали шедевра были видны на снимках, но техника инкрустации тоненькой перегородкой, именно ею мастер рисовал в эмали как жесткий рисовальщик и как изобретательный живописец, покрыта вековой тайной. Никакая иная ювелирная технология, кроме древневизантийской перегородчатой эмали, для изделия не подходила. А единственным специалистом в этой области в некогда большой стране была доктор исторических наук Татьяна Ивановна Макарова. Она помогла узнать руку Лазаря Богши, его «почерк». Мастер одинаково совершенно владел всеми приемами финифтяного дела: тщательно и точно выписывал сложные орнаменты тончайшими пластинами-перегородками, заливая их эмалью. Но Татьяна Ивановна огорчила — древневизантийские технологии совершенно утрачены еще в XII веке.
Тайна эмали
Одна надежда, что вас Господь осенит. Как все настоящие элитные ювелиры, вы физически крепкий человек и имеете большие руки кузнеца. Такие отступать не привыкли. У меня сохранилось более 300 рисунков древнерусских вещей с перегородчатой эмалью. Я сделаю длинные, почти до пола полотнища с изображением деталей Креста, и мы будем разбирать их по сантиметру, по каждой черточке. Додумаемся, если Бог даст.
Николай Петрович часто приезжал в Москву и изредка звонил Татьяне Ивановне из Бреста, расстроенно говорил: «Ну, вы подумайте, я все уложил, а оно рассыпалось…» Обеспокоенная, что звонок-то поздний, значит, сидит в мастерской и ломает голову, она просила идти домой, потому что утро вечера мудренее.
Однажды в обломках бляшек с эмалью в Любече Макаровой удалось получить некоторое количество эмалевой массы для спектрального анализа. В состав стекла входили свинец, кобальт, натрий, кальций, много серебра, силициум и марганец для обесцвечивания. Но почему же у древних мастеров масса при обжиге не рассыпалась, как у Кузьмича? Этого не подсказал и спектральный анализ. Впрочем, эмальерное производство еще и часть стекольного, значит, надо искать…
Изучив рязанские, новгородские, византийские, киевские (а именно к этой школе мастеров относился Лазарь Богша) эмали, Татьяна Ивановна знала, что он — единственный, кто блестяще владел геометрической и свободной манерой рисунка перегородкой. Его искусство — вершина эмальерного дела. Ни у кого не получалось выложить тоненькой пластинкой складки облачений, крупные правильные черты лица, морщинки и залысинки, широкие зрачки живых глаз, характерные, извилистые контуры губ, передать руки, то воздетые к небу, то сложенные на груди, то держащие открытые и закрытые книги, крест, то благословляющие. Такого богатства ракурсов, естественности и свободы не добивался никто. Через какие творческие муки должен пройти современный, воспитанный на авангарде художник, дерзнувший подняться на такую высоту? Знает ли он, что в Кресте Лазаря Богши, как в фокусе, собраны все достижения эмальерного дела на Руси?
Николай Петрович знал одно: он должен действовать точно так, как поступали древние, и не пользоваться теми наработками цивилизации, которых у мастера Богши не было. Начался путь проб и ошибок — нащупывание единственного метода.
Специально изготовил, писало и, продавливая им по серебру, выполнил всю подпись, завершая одним приемом каждую линию и засечку. Письмо получилось сочным, не таким, как после работы штихелем. Увидев его, Владыка даже радостно воскликнул от неожиданности, пораженный мягкостью и живостью, ведь он видел в своей жизни множество церковных надписей.
И еще одна великая радость: распоряжением Президента страны Александра Григорьевича Лукашенко был выделен необходимый для работы запас золота — чистого, желтого, красивого, 750-й пробы. Поэтому все пожертвования от людей — бытовые ювелирные изделия — художник доводил до этой пробы. Потом — постоянный отчет перед государственными и финансовыми инспекторами за каждый миллиграмм драгоценного металла. Защита от лихих людей — Брестский комитет государственной безопасности прекрасно с этим справлялся: офицеры ежедневно привозили в мастерскую контейнер с драгоценными материалами, а в перерывах хранили его в сейфах управления; сопровождали Кузьмича во всех поездках и командировках. Власти провели в мастерскую телефонную связь, оборудовали охранной сигнализацией.
И вот все подготовлено для выкладки эмалью изображений лицевой и обратной стороны Креста. Перегородки согнулись без проблем. Но не было еще в них легкости, эффекта так называемого «трепета перегородки». И Кузьмич опять садится в поезд и едет к Татьяне Макаровой. Вместе они идут, в Оружейную палату изучать рязанские копти с эмалями, в Исторический музей — поглядеть на эмали по окладу в Мстиславовом Евангелии.
— Виталий, все разбирай, будем переделывать,— сказал по приезде ученику. Тот чуть не плакал.
Новые перегородки прокатывались и проковывались до толщины 0,03 — 0,04 мм, на ощупь — дуновение ветра, паутинка. Работа усложнилась, но стала интереснее, уже сам металл участвовал в творчестве, передавая малейшее вздрагивание руки — вот он, трепет эмальерного рисунка!
Когда Николай Петрович дошел до стадии припайки перегородок к основанию лотка, ничего не получалось. Состав припоя — одна из самых великих тайн древности. Кузьмич совершенно измучился. Казалось, это конец. И однажды ночью проснулся от трубного голоса в ушах: «Возьми то-то и положи туда-то». А это «то-то» стояло у него на столе. Все получилось, эмали не высыпались и казались бархатными. Даже коварная печь для обжига, как умная лошадь, почувствовав уверенность укротителя, стала спокойной и послушной хозяину. И вот последний штрих — четыре изумруда вставлены по сторонам маленького прорезного крестика на крышке ковчега с Кровью Спасителя. (Издревле знали великую силу такого креста. Он изначально во всей Вселенной, в созвездиях, в форме человеческого тела с распростертыми руками, в структуре животного и растительного мира, в различных религиозных культах. Им освящают миро, воду и предметы, им рукополагают священников, благословляют в путь, венчают новобрачных…) Крест Евфросинии Полоцкой засиял во всей красе. И возвратился в ее храм, чтобы восхищать мир и хранить Беларусь. Скоро и ее мощи упокоят в блистательный саркофаг, сделанный руками современного талантливого ученика гениального Лазаря Богши.
И как не поверить в то, что художник изменяет лицо вещей, бросает свое сердце в литейную форму, сгорает в муках творчества, но свет его деяний преображает человечество.
Лилия Ломсадзе