1993 Мещанская улица

Мартынов, А. «Мещанская улица» / А. Мартынов // Кобрынскі веснік. – 1993. – 17, 21 красавіка.

«Мещанская улица»

В одной из своих предыдущих статей, припоминающей о старейших кобринских улицах, фигурировала одна, название которой в течение более четырех столетий по начальственной прихоти менялось семикратно. Ныне это окраинная Красноармейская ул., которую еще в довоенную пору городские старожилы упорно называли одним из прежних наименований «Гарбарская» (кожевенная). Это сказывалось в повседневном выражении «сходить на Гарбары»

То, что здесь излагается о быте и нравах одной улицы, в основном харак­терно и для остальных трех «мещанских» улиц Октябрьской, Пролетарской и Никольской.

Согласно древнему документу 1563 г., когда улица еще носила первозданное имя «Болотская» поскольку пролегла в на правлении дер. Болота, ее «первая полать по-леве» состояла из четырнадцати домовладений тогда как «другая полать по-праве» насчитывала семнадцать таковых. Нам неизвестно, когда и по какой причине прямолинейная уравниловка наделила всех застрой­щиков идеально равными участками по три «селибных» и два огородных прутов (прут – мера длины 4,7 м.), за которые взимала налог в сумме 5 пенязей за селибный прут и 2 1/2 — за огородный. Ни одно из приведенных в перечне 31 названий ме­щан (фамилии в нашем понятии в то время у про­столюдинов вообще не было) поныне не сохрани­лось, Впрочем, чтобы ощутить дух эпохи, приведем несколько наиболее характерных: Ивашко Хомич, Римчич, Сенько Пышкевич, Хведко Чинкевич, Тец Хведцевич и др.

 В незапамятные времена улица отпочковалась от старинного Пинского тракта непосредственно за земельным участком «школы жидовской» (еврейской синагоги). Еще в двадцатых годах здесь пролегал узкий извилистый переулок, переходив­ший в нынешнюю ул. Кирова, возникновение ко­торой относится к относи­тельно недавнему периоду. Попутно следует припом­нить, что еще в довоенные годы Красноармейская ул., соединялась с Октябрьской узкой проселочной дорогой, которая упиралась в деревянный пешеходный мостик через Кобринку, зачастую сносимый поло­водьем. Продолжая пере­чень позднейших ответвле­ний от нашей «магистра­ли», следует назвать не­большой переулок, соеди­няющий Красноармейскую с Первомайской улицей. Ныне он носит имя пар­тизана Т. Кравчука. Еще до 1939г. этот переулок был собственностью со­седнего костела, символом чего служили дощатые ворота с калиткой в его начале.

Шествуя далее к восто­ку, вскоре достигаем ул. Горького, полностью отсутствующей на довоенном плане города. Здесь пролегала полевая дорога, справа от которой враз­брос стояли несколько мещанских домиков, выстроенных на огородных участках, называемых «Загрудками». Слева от дороги простирался обширный го­родской выгон, служивший для выпаса мещанского скота. С южной стороны его возвышался земляной вал, предназначенный на тир для обучения боевым стрельбам городской полиции. После крутого изги­ба наша улица пересекается густо застроенной Красногвардейской ул., от­резок которой до Перво­майской возник в 30-х гг. Ранее здесь проходила частная дорога через ко­стельные владения, кото­рая также закрывалась воротами. Возведение этой дороги в ранг Костельного переулка, расширение и частичная застройка отно­сится к началу 40-х гг.

Испокон веков коренное мещанство занималось зем­леделием, причем устояв­шийся уклад жизни почти не отличался от крестьянского. Главным различием было лишь то, что на ос­новании городского само­управления, «магдебургского права», полученно­го Кобрином в 1589 г., мещане обладали личной свободой от «панщизны» и рядом иных привилегий. Лишь в обозримом прошлом  былая однородность сменилась «трехслойной». Помимо землеробов появились служилые люди, а также одиночные ремесленники и торговцы евреи.  В языковом отношении преобладал местный деревенский говор — «казаты по просту». Затем следовали русский, польский и  еврейский языки.  Верующие разделялись на православных, католиков и иудеев. Впрочем, различие языков и верований нисколько не сказывалось на традиционном добрососедстве, отношении друг к другу с завидной терпимостью. Главным похваль­ным определением было — соседский человек. А уж затем применялись об­щечеловеческие ценности:  хороший — плохой,  разумный — дурень, работяга — гультай, заможный — голота.

Дома обычно строились низкими, с небольшими окнами о шести стеклах, поэтому в комнатах обыч­но господствовал полу­мрак. Обычно непосредст­венным продолжением жи­лого дома служило поме­щение для хранения зер­на, далее шел коровник, конюшня, свинарник. Да­же если скотские сараи не примыкали непосред­ственно к жилью, строились они поблизости от такового. Тогда как клуня, предназначенная под необмолоченный хлеб и фураж, возводилась обязательно поодаль. Делалось это из разумной предосторожности на случай пожара, которым при скученности деревянно-соломенной за­стройки нередко истребля­лись целые улицы.

Естественно, что семейными разделами первона­чальные земельные наде­лы непрерывно дробились, в результате чего лишь у немногих мещан земельные угодья достига­ли 5-10 десятин. Притом отдельные клочки земли были разбросаны по отда­ленным урочищам, неред­ко за Мухавцем. Можно  себе представить, сколько времени требовалось, чтобы на тщедушной лошаденке весной свезти на поле фуру навоза, а затем доставить на усадьбу уро­жай. По традиции выпасы для скота были общими для всех землевладельцев. Интересно, что названия земельных угодий сохрани­лись с отдалённого средне­вековья: волоки, морги, пруды, наддавки, реже употреблялись официаль­ные десятины.

Примитивные методы земледелия, унаследован­ные от деда-прадеда, при­носили ничтожные урожаи, которых едва хватало для собственных потребностей. Лишь в тридцатые годы началось робкое примене­ние искусственных удобре­ний, да и то недоступных для большинства малозе­мельных вследствие доро­говизны. Не приходится удивляться при таких об­стоятельствах, что даже в предвоенные годы, по офи­циальным данным, средний урожай зерновых с га ко­лебался от 6 до 10 цент., а картофеля – до 150 ц.

Лошади имелись далеко не в каждом подворье. Зато одна, а то и две коровы с приплодом и «кормник»-кабанчик держались в самом захудалом хозяйстве. Впрочем низкопородные коровы давали низкие удои, держались также для навоза, да и убойный вес «кормника» редко пе­реваливал за центнер. Тем не менее, следовать агро­номическим советам, а тем более применять рациональные новшества в большинстве избегали, ли­бо делали с робкой огляд­кой. Излюбленными оруди­ями труда служили извечные плуг да борона, при­чем последняя применялась и деревянная, патриархальные серп да коса вкупе с деревянными вилами-тройчаткой. Посев велся вручную из плетено­го короба, молотили на глиняном току прадедов­скими деревянными цепа­ми. В каждом втором до­ме имелись ручные жер­нова для помола зерна и деревянная ступа.

В случае возникшей не­обходимости быстро осу­ществить трудоемкое мероприятие — выкопать ко­лодец, перекрыть крышу – соседи  созывались на «толоку», безвозмездную помощь, символическим вознаграждением за которую было щедрое угоще­ние. Среди женщин широ­ким распространением пользовались взаимные об­мены трудоднями на жат­ве и уборке картофеля, называемые «отжинками» и «откопинами». Вообще в уборочную страду мещан­кам доставалось не мень­ше, чем их сельским под­ругам. Не от хорошей жизни пожилая женщина, мать многодетной семьи, будучи не в состоянии сгибаться, жала на коленях… И еще один забав­ный штришок: работаю­щие на солнцепеке девуш­ки тщательно завязывали лицо платком, ибо мода того времени предосуди­тельно воспринимала за­гар.

Свято следуя дедовско­му завету «успеется», обмолот собранного хлеба во многих хозяйствах за­тягивался нередко до вес­ны.

Еще до эвакуации 1915 г. во многих мещанских семьях в зимние вечера женщины пряли на само­прялках куделю из собст­венного льна, весной же ткали на домашних станках-«кроснах» холсты и суконную ткань. Как положено, холсты белились на росе, после чего из по­лотна шилось белье для всей семьи. Повсюду хлеб из домашней муки выпе­кался дома. А в неболь­ших семьях, во избежание чрезмерного зачерствения, было в обычае обмени­ваться свежим караваем с соседями. К этому следу­ет добавить трудности с топливом – дорогостоящими дровами. Поэтому в некоторых домах, распо­лагавших излишками со­ломы, печи отапливались соломенными жгутами.

Такова была в общих чер­тах достаточно безрадост­ная картина мещанского бытия вплоть до первой мировой войны. Впрочем, эти краткие заметки были бы далеко не полными без упоминания о чувстве соб­ственного достоинства и даже своеобразной горде­ливости, присущей пред­ставителям некоторых ме­щанских «династий», со значением подчеркиваю­щих принадлежность к своему сословию – «всячески мещаны». Это гово­рилось в противовес «на­волочи», все чаще вкрап­ливающейся в мещанскую среду в пределах одного-двух последних поколе­ний. Прежде всего име­лось в виду потомство не­скольких «николаевских солдат», за пятнадцатилет­нюю службу награждаемых земельными участка­ми в полдесятины.

«Именитых фамилий, присущих по преимущест­ву описываемой улице, было немного: Рафаловичи, Сацевичи, Игнатовичи, Маслеевичи, Яроцевичи, Качанко. Любопытно, что в начале нынешнего сто­летия на этой улице в тесном соседстве прожива­ли все руководители горо­да. Так, до 1911 г. городским головой нескольких сроков выбирался Николай Осипович Яроцевич. После его смерти этот пост зани­мал его заместитель и ближайший сосед Пётр Иванович Рафалович, от­далённый предок которо­го в 1812 г. был также «президентом» городского самоуправления. Вплоть до эвакуации в 1915 г. бразды правления город­скими делами разделялись им с заместителем Яковом Ивановичем Качанко, жившим поблизости на этой же улице.

А. МАРТЫНОВ.